Максим Коробейников - Я тогда тебя забуду

«Ночью свет зажжешь, так на одеяле да на стене кипит. Клопы копошатся. Говорят, они не только кусаются, но и пользу приносят: как пиявки, лишнюю кровь отсасывают. Но уснуть невозможно. Всю ночь напролет кусаются как проклятые. А вчера мы вышпаривали клопов, опять обдавали варом, выварили, кажись, подчистую. А седни опять пропасть. Несчетное число. Тьма. Лучше бы я под лестницей у нужника в Малом Перелазе спал. Там дует, дак хоть никто не кусает тебя. А здесь терпения нет. А матерь только одно говорит: терпи, говорит. Она других слов не знает. Все терпи да терпи.

А в омуте у мельницы очень много рыбы, а поближе к берегу — раков. И туманы над рекой завсе, как в бане, только от них холод идет.

И отец мой пьет беспробудно. Говорят, опять муку украл и пропил. И матерь нашу бьет, как какую-нибудь собаку. А меня в школе сельские ребята тоже бьют напропалую и дразнят: «Мельник — пыльник, вор, кобыльник». Нет у меня друзей ни единого. Был бы ты, Ефимка, со мной, никого бы я не боялся. С тобой все было бы легче.

В Малом Перелазе было лучше. Как мы с тобой хорошо жили: никто нас в школе не бил с тобой, только если учитель линейкой, и то когда кляксу большую в тетрадь посадишь и размажешь ее. Напиши о дяде Сене Боговарове. Целую вас тыщу раз. Еще бы раз, да нету вас».

На третье письмо я ответил тоже сразу. Написал о том, как подрались Коля Крестьянинов, который приехал к нам из детдома, с моим двоюродным братом Колей Сибиряком, которого так прозвали потому, что он из Омска с отцом приехал и вступил в коммуну, когда в городе голод был. Коля Сибиряк победил. Он какой-то прием знает.

Писал о том, что в коммуне у нас есть сейчас автомобиль, девяносто пудов может зараз увезти — больше, чем наш тяжеловоз Якорь чалый.

Писал о том, как мы поспорили с Колей Сибиряком, хоть он и старше меня на три года. Коля сказал, что мне на двадцать шагов не попасть в него из лука, а я ему стрелу в верхнюю губу влепил. Испугался, конечно. Думал, он меня бить будет, а он вытащил стрелу из губы, бросил ее в сторону, вытер рукавом кровь, налепил на губу лист топтуницы и сказал: «Молодец, Ефимка, хорошо стреляешь».

Конечно, я всю эту историю приукрасил. Но я не хотел огорчать Петю. Не мог я ему написать, что Коля, когда ему стрела губу проткнула, заревел и бросился за мной. А я бежал от него и ревел, пока меня мама не встретила. Тогда и Коля Сибиряк отстал.

Писал я Пете и о том, что Вера Боговарова снова учится и плясать ходит, а дядя Сеня выздоровел и уже работает.

За полгода мы написали друг другу по три письма. А потом наша переписка прекратилась. К клопам Петя привык. Река замерзла, и все рыбы и раки оказались подо льдом. Ребята в школе перестали бить Петю. Отец его был снят с должности мельника и направлен в полеводство воду возить. Пить стало не на что, а украсть нечего. Не о чем Пете и писать стало.

Сорок лет спустя я был приглашен в свой родной колхоз «Красный Перелаз» на праздник. Отмечали юбилей создания коммуны. На торжественном вечере я вспомнил о Пете Житове, давнем друге своего детства, и спросил, жив ли он. Когда мне сказали, что жив, я поинтересовался, почему его нет на торжествах. Мне сказали, что он лежит в больнице — ногу сломал.

На следующий день я пошел в больницу. Увидел все то же двухэтажное здание из красного кирпича, огороженное невысоким штакетником (прежде вокруг больницы была каменная ограда, но она со временем разрушилась). Оно вызвало во мне воспоминания о том, как я бегал сюда к отцу, который долго лежал в угловой палате на втором этаже.

Я вошел в больницу, спросил, где Петр Васильевич Житов. Сестра улыбнулась, рассмеялась и сказала:

— Пойдемте, я проведу вас к нему, если он не убежал на праздник.

В палате я сразу увидел и узнал Петю. Он лежал, высоко подняв ногу, которая держалась на растяжке с грузом.

Не успел я ничего сказать, как Петя резко приподнялся, так что несчастная кровать ходуном заходила под ним, и выкрикнул, будто не мне, а кому-то другому, может быть, сестре:

— Ты посмотри-ко, пришел-то кто!

Сестра подошла к нему и начала успокаивать:

— Петр Васильевич, лежите спокойно. Оборвете наше оборудование, доктор опять ругаться будет.

Я подумал, что такая оказия была с ним уже до меня. Петя послушно опустился на подушку и сразу, будто не прошло почти полвека, начал рассказывать:

— Ты понимаешь, Ефим, и выпил-то самую малость. Перед праздником, (перед юбилеем-то, бражку варили. Ну, надо было попробовать крепость. И какой меня черт на турник понес? В гробу я видел этот турник. А тут полез, склепку хотел сделать и сорвался. Должно быть, руки стали слабые. Да ты садись…