Станислав Симонов - Как выжить в современной тюрьме. Книга вторая. Пять литров крови. По каплям

— Это не по мне, гукать еще.

— Да! — Долгий тоскливый взгляд на Вована. — Можешь не справиться. Такую идею загубишь. А идейка-то что надо. Восемь часов гукаешь, два выходных, ну, там еще будут выездные, гастрольные гуканья, на ярмарках там или где еще. Тринадцатая зарплата плюс процент с того, что нагукаешь. Плюс раз в год деньги на спецодежду. Но боюсь, не справишься. Тогда вариант такой: vovanys unicles — и за стекло тебя. А там сиди себе, делай что хочешь. Говоря по-научному, веди себя естественно в привычной среде обитания. Диван, стол, телефон, еда. Много тут, понятное дело, не возьмешь, но как идею продать можно.

— А сколько мне оклад положат?

— Оно, конечно, человеку-камбале, уникальному явлению природы, положить должны больше, а ты только vovanys unicles. Думаю, рублей тысяч пятнадцать положить можно, плюс четырехразовое питание, плюс еще телефон и спать можно. Не мало? Что скажешь?

— А с цистерной тогда что?

— Что-что? Найду я без тебя гукальщика. С огоньком, с задором. Хотя ты можешь и с vovanys unicles подкачать.

Тоскливо:

— Ни на что Вован не способен. Хотя есть вариант: разрекламировать тебя как суперпуперспециалиста и пристроить конкурентам. В любое дело. Чтоб ты его на корню загубил. Будешь ты, Вован, Вованом-терминатором, уничтожителем любой затеи.

Так называемые польские воры появились после присоединения части Польши и Западной Украины к СССР. Эти воры обладали европейским менталитетом и трактовали старые воровские законы довольно широко. По некоторым данным, в ходе второй «сучьей» войны погибло около шестисот тысяч человек. Понятие «польский вор» сошло на нет. До 1991 года на территории бывшего СССР насчитывалось две тысячи коронованных воров.

11 декабря. С позавчера по вчера проехался по централу. Побывал в трех «хатах». Три камеры за два дня. Нет, конечно, катают некоторых, но чтобы так! Не верю я в случайности, ох, не верю. Что-то явно продемонстрировано. Интересно кем?

Захожу в хату. «Дорожники» сидят на связанной стопке книг. Книги в тюрьме — жуткий дефицит.

— Парни, вы что, обалдели? Как же можно сидеть на книгах?

«Дорожник», занимаясь своим делом, лениво:

— Это не книги. Это «объебон» Ваки.

— Как так, сколько же томов в «объебоне»?

— Щас глянем… Пятнадцать.

— Если у человека обвинительное заключение состоит из пятнадцати томов, сколько же томов в самом деле?

— Около двухсот, может, больше.

Ваня Рязанский о своем подельнике:

— Мой-то из суда вернулся?

Вака, яростно расчесывая тело:

— Вот чешусь. Это нервы. Веришь? Мне уже наплевать, сколько дадут, лишь бы на зону поскорей.

У хохла была особенность: оговорив все детали, решив все тонкости, посоветовавшись со всеми, в самый последний момент поменять свое решение и сделать все точно наоборот.

12 декабря. С удивлением для себя обнаружил, что люди помнят прошедшие события не так, как они происходили в действительности, а так, как они запомнились, как остались в памяти. Вполне вероятно, что это касается и меня. Несколько человек, вспоминая одно и то же виденное ими событие, вспоминают противоречащие друг другу детали. При этом каждый настаивающий на своем видении, повторюсь, отличающемся от других, не врет, не лукавит, он искрен и готов поклясться, что так оно и было. Событие ему запомнилось именно так. Вполне возможно, что все утверждения очевидцев могли вообще не случиться в реальности, могло быть вообще по-другому. Отсюда и выражение «врет, как очевидец».

Теперь понятно, почему история считается самой фантастической наукой.

Зеки долгопамятны. Самую долгую память оставляют по себе именно отрицательные поступки или явления.

«По возмоге», так здесь говорят, то есть по возможности.

Вежливость и хорошее отношение часто принимают за слабость.

Активность по своей сути — агрессивна.

Система — это машина, в которую можно сесть, из нее можно выйти, но невозможно остановиться или перестроиться на ходу.

Все зависит от точки зрения, от угла зрения, а еще от места, с которого смотрят.

Иногда стремление к результату важнее, чем сам результат. Это суть церкви, суть школы и многих других институтов, включая и социальные.

Все говорят, учат и объясняют, что людей надо любить. Так почему же я, добрый и жалостливый по натуре человек, после двух с лишним лет нахождения в тюрьме, не испытывая злости, трезво вижу, что две трети окружающих меня людей можно и нужно без жалости отправить в топку — и от этого выиграют буквально все. Прежде всего общество, ибо эти две трети ничего, кроме зла, глупости и опасности, для общества не представляют. Жрут, гадят, заражают, угрожают, воруют, убивают, берут взятки. И все за счет общества.