Майкл Кейн - Взорви эти чертовы двери!

Служба в армии преподала мне один урок, и я поделюсь им с вами: чего бы вам это ни стоило, не попадайте рядовым пехотинцем на войну. Даже если вам повезет и вы уйдете живым, это будет невообразимый кошмар. С другой стороны, после войны мне ничего не стоило стать счастливым: тому, кто воевал в Корее, любое другое занятие кажется счастьем. Корея научила меня ценить каждую минуту каждого дня с того момента, как я открывал глаза утром, и до того момента, когда вечером я засыпал.

Война отвратительна и ужасна, и я не пожелаю никому — ни одному молодому человеку — пережить ее. Я никогда бы не стал призывать никого отправляться на войну, где людей калечат и убивают. Но я верю в пользу армейской подготовки в мирное время. Попробуйте полгода побегать под проливным дождем, поползать на тренировочной площадке, полгода чистить грязное оружие до блеска, следовать приказам и учиться защищать свою страну. Такая подготовка прививает ценности и чувство принадлежности, остающееся с вами на всю жизнь. Я понимаю, что мои слова звучат старомодно. Но в наш век, когда для любой более-менее приличной работы требуется хорошее образование, а телефоны и айпады постоянно отвлекают от дела, молодежь порой даже не догадывается, как на самом деле нужна ей дисциплина и сосредоточенность на цели.

Странный совет из моих уст, но я все же порекомендую каждому, кто стремится стать богатым и знаменитым: не надо этого делать.

В юности я никогда не ставил перед собой такую цель. Мои экранные герои, которыми я восхищался каждую субботу на утреннем сеансе в кино, — Марлон Брандо, Спенсер Трейси, Кэри Грант, Кларк Гейбл и величайший из всех Хамфри Богарт, — были широкоплечими загорелыми красавцами со сверкающими белозубыми улыбками. Эти элегантные полубоги обитали в раю — Голливуде, — а я был всего лишь долговязым носатым парнем из рабочего района.

Я знал, что с моей внешностью и акцентом стать звездой мне не светит. Голливуд казался далеким и недосягаемым. В годы моей юности — 1940–1950-е — акцент не только выдавал происхождение, но и определял судьбу: выговор кокни, какой был у меня, не сулил ничего хорошего.

Так что я никогда не мечтал о богатстве и славе. Я не преследовал такой цели. Зато в ранней юности я нашел себе занятие по душе — актерство. И до сих пор считаю это своей самой большой удачей (хотя в жизни мне часто везло).

А к актерству я пришел благодаря другой своей большой любви — девчонкам. В четырнадцать лет я, прыщавый, худосочный и озабоченный подросток, стоял и таращился в окно молодежного клуба на группу красивых девушек; ни с одной из них мне, естественно, ничего не светило. Наш клуб Clubland располагался в новехоньком здании на Уолворт-роуд и был построен с нуля преподобным Джимми Баттервортом, который им и заведовал. Я стоял раскрыв рот, и тут дверь, на которую я облокотился, распахнулась, и я ввалился прямиком в помещение театрального кружка, чем немало позабавил собравшихся. Оглядевшись, я понял, что мог бы сразу убить двух зайцев: стать актером и попасть в Голливуд, а значит, и поучаствовать в любовных сценах — и вот тогда-то мне уж наверняка удастся поцеловаться с одной из этих милашек. Так, из не самых благородных побуждений, и началась моя актерская карьера, но я никогда об этом не жалел.

Не так-то просто попытаться выразить словами, почему мы занимаемся делом, которое приносит радость, — это все равно что объяснять, почему мы любим кого-то или почему твой любимый цвет — синий. Вроде бы все очевидно, и тем не менее очень трудно выразить словами, почему именно цвет морской волны идеален и наиболее приятен глазу, а твоя возлюбленная — самый удивительный человек из всех, с кем тебе посчастливилось повстречаться. Так же мне трудно объяснить, почему актерство — самое увлекательное занятие на свете; конечно, есть вещи и повеселее, но они, увы, запрещены законом!

Первой ролью, сыгранной мной в молодежном клубе Clubland, стала роль робота. У меня была всего одна строчка текста. Роль была скромная, а один саркастичный и жестокий критик заявил, что только для нее я и гожусь. Но я помню, как мне понравилось выступать на сцене и какое огромное чувство удовлетворения от достигнутой цели я испытал, когда спектакль закончился. То же чувство мне впоследствии приносило каждое выступление, каждый снятый фильм. Мне нравилось, что совместным трудом актеров и режиссера создается нечто удивительное, что я могу общаться с публикой и управлять ею. Я говорю что-то смешное, и зрители смеются; говорю что-то грустное — и они плачут. Это потрясающее чувство. Если я могу заставить зрителей узнать, полюбить или проникнуться неравнодушием к тем вещам, что ранее не вызывали у них ни любви, ни участия, к чему-то, о чем они даже не догадывались, то есть помочь им открыть что-то большее в жизни — я испытываю чувство, с которым ничто не сравнится.