Ирина Зорина - Алесь Адамович. Пробивающий сердца

Ирина ЗОРИНА

АЛЕСЬ АДАМОВИЧ. ПРОБИВАЮЩИЙ СЕРДЦА

Алесь стремительно ворвался в нашу жизнь в конце семи­десятых, когда Карякин все больше погружался в пробле­мы ядерной и экологической угроз человечеству. В Адамо­виче он нашел заинтересованного собеседника, а потом и соратника.

Обычно, приезжая из Минска, Алесь появлялся в на­шей клетушке в Новых Черемушках и, едва устроившись в единственном кресле между стеллажами, столом и карякинским топчаном, немедленно требовал: «Ну, давай все новое, что появилось и что стоит прочитать. Поговорим по­том». Тут же погружался в чтение, иногда на многие часы.

Поражала в нем ненасытность, живое восприятие вся­кого нового слова и немедленная отдача. Мозг его был устроен так, что, едва переварив новые идеи, толкал его обладателя к собственным формулировкам, к сотворчеству и творчеству. А при фантастической его работоспособности результат не медлил сказаться. Порой Карякин посмеивал­ся: «Алесь, с тобой опасно говорить. Тебе скажи что-нибудь, а завтра прочтешь в газете». Алесь действительно оставал­ся партизанским спринтером. Сказал, как выстрелил, и... немедленный результат: готовая статья.

Карякин вообще любил подшутить над неутомимым Адамовичем. В одном своем письме к Даниилу Алексан­дровичу Гранину ехидничает: «Завидую и не завидую Вам: этот странный человек — Алесь Адамович наконец уехал от нас к Вам. Войнич ничего не понимала в оводах» [1].

Вот уж к кому можно было отнести знаменитые тол­стовские слова: «Весь мир погибнет, если я остановлюсь», так это к Адамовичу. Порой казалось, у него вообще не было защитного кожного покрова — сплошные обнажен­ные нервы. И это притом, что выглядел он вполне спокой­ным и даже чуть медлительным человеком. Я никогда не видела его кричащим, вышедшим из себя, тем более ру­гающимся. Он никогда не пил спиртного. Все это знали и подшучивали над ним: Александр Михайлович, знаем, что вы пьете только молоко и кефир. Но, может, позволи­те себе... стакан крепкого чая? А Карякин нередко сетовал: «Эх, Алесь, Алесь, ты умница и замечательный человек, а если б ты еще и выпивал — цены бы тебе не было», в от­вет получал: «Каряка, ты тоже не дурак, но тебе цены не было бы, если бы ты не пил».

Адамович умея сражаться

Интеллигентный, мягкий Ада­мович в деле был абсолютно не­преклонным. Это сразу понял Элем Климов. Когда они писа­ли сценарий «Убейте Гитлера», в какой-то момент Элем прямо сказал Алесю: получается та­кой жестокий фильм, что вряд ли кто-нибудь сможет его смо­треть. Но тот ответил: «Пусть не смотрят. Мы должны это оста­вить после себя. Как свидетель­ство войны, как мольбу о мире». У Адамовича перед своим народом, пережившим такую трагедию, был долг.

Алесь Адамович выступает

перед защитниками Белого

дома. Август 1991 года.

А когда фильм после всех мытарств был сделан, а на дворе стоял 1985 год и на носу был Московский междуна­родный фестиваль, из Минска опять пришел донос на Кли­мова и Адамовича. И председатель Госкомитета по кине­матографии Ермаш, испугавшись, решил подстраховаться и собрал Совет киногенералов (Герасимов, Чухрай, Кулид­жанов). Все вроде бы одобрили фильм, но каждый сделал замечания. Вот за это и уцепился ушлый чиновник. Пред­ложил Климову учесть замечания, а фильм пока отложить. Элем психанул: «Ничего менять не буду. Можете делать с фильмом что угодно. Я уезжаю». Хлопнул дверью и ушел. Ермаш — за ним.

И тут всем врезал Адамович, обратившись, правда, к Ку­лиджанову: «Мы литераторы — говно, но такого дерьма, как вы, киношники, я еще не видел. Вы что, не понимаете, что угробили своего товарища? Отдали его и его картину на растерзание». Надо отдать должное Кулиджанову. По­бежал за Ермашом. Уговорил. Дали экран. На Московском кинофестивале 1985 года фильм Климова-Адамовича по­лучил первый приз.

Адамович умел сражаться. Он действительно не знал страха или преодолел его навсегда, когда четырнадцатилет­ним пацаном пошел воевать в партизанский отряд. В конце жизни признался: «Я смерти не боюсь. Я мог мальчишкой умереть на войне. Оставшаяся жизнь мне была в подарок» [2].

Вся его послевоенная жизнь была жизнью живущего после смерти. В самые критические моменты — в дни ав­густовского путча 1991 года и в самую тревожную ночь с третьего на четвертое октября 1993-го, когда, казалось, коричнево-красные фашиствующие молодчики возьмут ре­ванш, — Адамович был поразительно спокоен, решителен и тверд.