Денис Ахапкин - Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Обилие составных рифм и стиховых переносов выглядит как «новаторство рассечения доселе нерассекаемых сочетаний» [365] Крепс М. Б. О поэзии Иосифа Бродского. C. 192. . В чем причина подобного выбора Бродского? Представляется, что составные рифмы и анжамбманы здесь не просто решают техническую задачу рифменного разнообразия внутри сложной схемы рифмовки или эстетическую задачу создания новой стиховой интонации, отличной от интонации предшественников, но связаны непосредственно со значением.

Бродский — поэт, для которого иконичность поэтического языка, то есть мотивированность формальных элементов значением, очевидна, идет ли речь об артикуляционных особенностях произношения звуков ( «…на площадях, как „прощай“, широких, / в улицах узких, как звук „люблю“» ), морфологической структуре слова («Глаголы в длинной очереди к „л“») или синтаксической структуре предложения ( «За вчерашним днем стоит неподвижно завтра, / как сказуемое за подлежащим» ). А в «Декабре во Флоренции» рассечение нерассекаемого , разрыв синтаксических связей между служебными и знаменательными словами подчеркивает тему изгнания, оторванности от родного города, родного языка, невозможности возвращения.

Обозначив в первой строфе тему Данте на формальном и смысловом уровне, Бродский во второй строфе добавляет еще одно измерение, вводя отсылку к стихотворению «Я вернулся в мой город, знакомый до слез…» Мандельштама: «Глаз, мигая, заглатывает, погружаясь в сырые / сумерки, как таблетки от памяти, фонари…» (напомню, у Мандельштама: «Ты вернулся сюда — так глотай же скорей / Рыбий жир ленинградских речных фонарей…» ).

Мандельштамовские подтексты в «Декабре во Флоренции» подробно разбирает Бетеа, который отмечает и совпадение месяца (в том же стихотворении: «…Узнавай же скорее декабрьский денек, / Где к зловещему дегтю примешан желток»), и образ щегла в шестой строфе: «Образованный русский читатель может узнать в щегле дух Мандельштама» [366] Bethea D. Joseph Brodsky. C. 70. .

При этом дантовские реминисценции не исчезают. Анаит Татевосян, которая попыталась связать строфы «Декабря во Флоренции» с кругами Дантова «Ада», считает начало второй строфы: «Глаз, мигая, заглатывает, погружаясь в сырые / сумерки…» — отсылкой к спуску Вергилия и Данте во второй круг Ада, «где свет немотствует всегда» (Ад, V, 28), говоря о возникающем в строфе «ощущении нисхождения» [367] Татевосян А. По «следам» Данте. Комментарий к стихотворению И. Бродского «Декабрь во Флоренции» // Вестник Ереванского университета. Русская филология, 2017. № 1. C. 32. .

Есть еще одна особенность второй строфы, связывающая одновременно Данте и Мандельштама и вводящая важную для стихотворения тему взгляда . В «Разговоре о Данте», характеризуя образы «Комедии», Мандельштам пишет: «Дант, когда ему нужно, называет веки „глазными губами“. Это когда на ресницах виснут ледяные кристаллы мерзлых слез и образуют кору, мешающую плакать. <���…> Итак, страдание скрещивает органы чувств, создает гибриды, приводит к губастому глазу» [368] Мандельштам О. Э. Полное собрание сочинений и писем. В 3 т. Т. 2. М.: Прогресс-Плеяда, 2010. C. 166–167. . Губастый глаз , способный заглатывать таблетки фонарей, становится парафразом выражений хищный взгляд или пожирать глазами .

Стихотворение оказывается не просто пересечением цитат, а пересечением взглядов, что подчеркивается, когда в третьей строфе возникает фраза «…под несытыми взглядами молодых торговок…», пришедшая из стихотворения Ахматовой «Настоящую нежность не спутаешь…» ( «Как я знаю эти упорные / Несытые взгляды твои!» ). Это «ахматовское выражение, перекочевавшее из области вожделения в сферу меркантилизма» [369] Крепс М. Б. О поэзии Иосифа Бродского. C. 188. , отсылает не столько к содержанию стихотворения Ахматовой, сколько к мотиву взгляда в ее поэзии, здесь важно само это слово, ключевое и для «Данте», и для «Лотовой жены».

В этой строфе Бродский, совмещая взгляды Ахматовой и Данте, также усиливает сопоставление двух эпох — тогда (Флоренция Данте) и теперь (Флоренция XX века). На Старом мосту торгуют «бранзулеткой» — слово, пришедшее из финала «Золотого теленка» Ильфа и Петрова, где румынский пограничник бросается на Бендера, обвешанного драгоценностями, с криком «бранзулетка, бранзулетка», смотрится странно в этом контексте, но выполняет свою важную функцию — за счет подобных маркеров советская реальность и реальность Флоренции продолжают смешиваться. То же относится и к слову «бюстует».