Леонид Борткевич - «Песняры» и Ольга

В женщинах Володя ценил щедрость и открытость. Он не выносил обмана, обман доводил его до бешенства, независимо от того, от кого он исходил, от женщины ли, от мужчины. Его слишком часто обманывали в жизни, и он знал, что это такое…

Лучшее Володино время- утренний рассвет. Еще день впереди, а ты не спишь, думаешь, вглядываешься в недоступное, загадочное. Подчас мучительно и тревожно, но чаще — с надеждой. Возможно, в глубине утреннего одиночества он более остро чувствовал силу жизни. И сам говорил, что лучше всего ему работается с пяти до девяти часов утра. Именно в это время лучше всего пишется музыка. А дорабатывать, исправлять, переделывать — это он делал уже потом, в любое время.

Володя и в шумных компаниях, и в застольях иногда как бы уходил в себя, словно хотел побыть наедине со своими мыслями. Это понимали далеко не все.

В отличие от многих деятелей искусства, поддавшихся магии власти, Мулявин никогда не хотел и не собирался заниматься политикой. Он считал, что политика, в отличие от музыки, — дело недолговечное. Суетливое. Только музыка — вечная! Он говаривал, что видел вокруг себя немало политиков, но честных людей среди них встречал редко. И еще. Политики, дорвавшись до власти, на глазах меняются. Не в лучшую сторону, к сожалению, и исключений практически нет. Там столько злобы, корысти, политиканства, ненависти к более талантливым и успешным… А Мулявин этого не переносил. В творческой среде он этого тоже не терпел. Как-то Володя припомнил в этом смысле картину художника Сальвадора Дали «Осеннее каннибальство»: там два персонажа с удовольствием пожирают друг друга…

Мулявин, кстати, очень любил Дали — за загадочность его полотен, за своеобразную поэзию и точность…

Мулявин, не белорус по рождению, боготворил белорусского классика Янку Купалу и сделал несколько программ на основе его творчества. И вообще, когда ему становилось тоскливо и грустно, он брал томик Купалы и искал в его стихах ответы на тревожащие вопросы.

А еще помню, как он цитировал строки Максимилиана Волошина:

Дверь отперта.

Переступи порог.

Мой дом открыт

навстречу всех дорог.

Мулявин хорошо вписывался в предлагаемые ему советской властью обстоятельства — участвовал со своей группой во всевозможных комсомольских песенных конкурсах, пел песни советских композиторов и ездил на гастроли за рубеж в те годы, когда другие рок-группы в лучшем случае ездили играть на танцы в соседнюю школу. Говорили, что Мулявин вполне лояльно играл по советским правилам. Но если бы в нем — да и во всех нас, в «Песнярах», — было только это, то говорить было бы не о чем.

Людей, деливших музыку на подпольный и поэтому подлинный рок-н-ролл и на разрешенный и поэтому фальшивый, песни Мулявина в те годы часто ставили в тупик. А те, кто просто любил и понимал музыку, не связывая ее с политикой (и поклонники рок-н-ролла тоже), слушали и «Led Zeppelin», и «Uriah Неер» и… «Песняров». И таких людей было достаточно много. Кстати, наш Толя Кашепаров тоже любил «Led Zeppelin».

Уже после смерти Володи я прочитал в «Новой газете»:

«Владимир Мулявин каким-то образом умел оказаться шире рамок, которые добровольно принимал, выше потолка, под которым добродушно соглашался существовать. Более того — теперь, когда Советского Союза уже нет и можно оценивать не героизм рок-н-ролльного подполья, а просто музыку, — теперь уже всем ясно, что в композициях Мулявина было больше музыки, чем во многих немудреных творениях подпольных рок-н-ролльщиков, которые плохо играли на гитарах и писали наивно-патетические тексты к своим неумелым песням. Мулявин четко знал, что делал. Он был профессионалом — это становилось понятно каждому, кто хоть раз побывал на его репетиции. Он властно руководил своей командой, добиваясь чистоты и прозрачности звука, столь присущих «Песнярам». Он очень хорошо слышал плавную, мягкую мелодику русской и белорусской речи, очень тонко чувствовал здешний ритм и звук, не совпадавший с ритмом и звуком всемирного музыкального потока. В электрический звук группы он вплетал лиру, найденную им в одном из музеев. Он пытался привить к западному рок-н-роллу славянский побег».

А вот еще одна оценка жизни и творчества Мулявина — оценка профессионала, главного редактора журнала «Звукорежиссер» Анатолия Вейценфельда:

«Невозможно выяснить тип творческого дарования Владимира Мулявина. Я все больше склоняюсь к мысли, что единственным аналогом для него в музыке XX столетия являлся Дюк Эллингтон. И для одного, и для другого инструментом для творчества являлись не рояль, не гитара, даже не лист нотной бумаги, а реальные живые люди, коллектив исполнителей: джаз-оркестр — для Эллингтона, вокально-инструментальный ансамбль — для Мулявина. Именно через коллектив конкретных исполнителей они реализовали свои творческие идеи.