Борис Наумов - А почему бы и нет

От обилия кислорода закружилась голова. Я смотрел по сторонам и удивлялся, почему люди не пользуются дарами природы и не выходят сюда, в горы, чтобы здесь поправлять своё здоровье.

Солнце всё выше поднималось над горизонтом, становилось жарко. Чтобы немного охладиться и, заодно принять солнечные ванны под ласковыми лучами, я снял рубашку. Влажная трава хлестала меня по всему голому телу, заодно и обмывая божьей росой.

Более часа пробирался я по склону горы, пока не набрёл на узкую тропинку.

«Ну, что ж, хорошего понемножку. Пора и домой» — думал я, спускаясь по склону. Постепенно тропинка стала шире, трава не хлестала больше по телу, и я надел свою рубашку. Я шёл, не спеша, растягивая удовольствие.

Всё было прекрасно, душа и тело отдыхало. Но в какой-то момент я почувствовал зуд на руках, на шее, по всему телу под рубашкой. Сначала я пытался чесаться, потом посмотрел на кожу рук и, о, боже! Кожа сплошь покрылась красными волдырями. Засучив рукав, я увидел полностью красное, словно обожжённое кипятком, тело.

«Что за фокусы? Я же не влезал в крапивные заросли. Да и вообще там крапивы не было. Откуда ожоги?» — размышлял я над увиденной краснотой. А зуд становился всё сильнее и нетерпимее. Он превращался в сплошную обжигающую боль. Появилась одышка и полный упадок сил. Еле добравшись до дому, я снял рубашку и попросил Гену посмотреть на моё тело.

— Что там, Гена? Всё тело чешется, горит.

— Да, ты весь красный. Ты перегрелся? У тебя краснуха? Нина, — позвал Гена хозяйку. — Посмотри, Нина, что это у него?

Нина подошла ко мне и воскликнула, всплеснув руками:

— Ты что, в горы ходил?

Я молчал.

— Да. Он был в горах, может быть, по крапиве лазил, — Гена не знал, что ещё придумать.

— У меня есть настой ромашки и лечебная мазь. Я попробую тебя спасти, — Нина была растеряна и очень встревожена.

Видя суматошную беготню Нины, я стал понимать, что состояние моё нешуточное. Зуд и болезненность усиливались. Мне хотелось залезть куда-нибудь в холодную воду, чтобы погасить пожар моей кожи.

Нина зашла в комнату, принесла кучу бутылочек и баночек и скомандовала:

— Быстро ко мне. Не чешись, хуже будет.

Она, молча, обтёрла меня чем-то прохладным, мокрым.

Мне становилось легче, но горение продолжалось. Набрав в ладошку мазь, Нина кругом обтёрла меня, приговаривая:

— Вот так, дорогой. Потерпи. Скоро тебе полегчает, хороший мой.

Прикосновение нежных пальцев Нины и, почти забытые мамины слова, действовали не хуже, чем лечебное вещество.

— Как? Легче становится? — спросила Нина, ещё поглаживая мне спину.

— Да. Лучше стало, — тихо ответил я. — Меньше печёт.

— Ты ходил в горы? — спросила она.

— Да, он был в горах, — вместо меня ответил Гена.

— Кто же тебя надоумил сделать такую глупость? И никто не предупредил тебя?

— О чём, Нина?

— Мы уже несколько лет не ходим в горы. И цветов не собираем. А хочется не меньше твоего. Может быть, даже больше.

— А почему?

— Да, потому, солнышко моё, что здесь всё заражено. Улицы, дома кое-как помыли — можно жить. А трава…

— Что же всё-таки произошло в горах? — Гена поднялся на подушке, заинтересовавшись рассказом Нины.

— Здесь недалеко семипалатинский полигон. Там уже давно проводят испытания каких-то бомб. Нам начальство ничего не говорит, а народ шепчется, обсуждает.

— Ядерные? — Гена совсем сел в постели, услышав такую новость.

— Вот, вот, они самые.

Нина снова начала мазать мне кожу, где было особенно сильное покраснение.

— Ничего, ничего. Всё пройдёт, ты молодой, красивый. Вон тело-то, какое крепкое.

У меня не было ни слов, ни чувств, чтобы правильно понять ситуацию.

«Как же так? Красотища неописуемая, — думал я, вспоминая недавнее моё путешествие. — Только живи и наслаждайся. А тут рядом отрава и, может быть, смерть. Две противоположности вместе. Так не должно быть. Хотя, с другой стороны, испытания тоже надо проводить».

Я был ярым сторонником построения хорошей, счастливой жизни в независимой, богатой стране. А чтобы построить такую страну и счастье для всех её людей, надо уметь защищаться от врагов, которые окружают нас со всех сторон.

Так нам говорили каждый день и каждый час, и выросли мы с намертво засевшими такими понятиями у нас в головах.

Не мог совместить я эти противоречия, и мысли мои превратились в полный сумбур и хаос.

— Полежишь сегодня, всё заживёт, надеюсь, а завтра я пойду на работу и скажу там, что ты заболел.