Юлиус Вольфенгаут - Черные воды Васюгана [ЛП]

Постепенно улеглось душевное волнение; солнце грело; в его лучах сохли мое белье, одежда и бумаги (на некоторых из них размытые чернила и по сей день свидетельствуют о той катастрофе). Двое мужчин пешком отправились вниз по течению в Зырянское, чтобы там найти помощь; на нашего шкипера полагаться было нельзя. Уже два дня длилась наша робинзонада. К полудню третьего дня мы увидели большой катер; на носу стояли наши курьеры и еще издали махали нам. Спасение пришло! Катер, оборудованный для пассажирских перевозок, принял нас на борт, и через два дня без каких-либо происшествий мы добрались до Тегульдета.

«Здорово, мужик!» — одобрительно приветствовали меня собравшиеся, когда я со своими коллегами нес тяжелые ящики с гвоздями и мылом на крутой берег. Вот и мое новое место жительства! Я огляделся. На некотором расстоянии от причала я увидел раскинувшееся передо мной ровное пространство, на одной части которого вразброс, а на другой — упорядоченные в улицы стояли двух-трехэтажные бревенчатые дома. Первое впечатление оказалось благоприятным: по крайней мере, ни луж, ни болот, которые в Новом Васюгане встречались на каждом шагу прямо на улицах, здесь не было.

Первую ночь я провел на столе в средней школе, куда был принят теперь на работу. Но где проводить следующие ночи? Комнату мне не выделили, поэтому пришлось искать съемное жилье. Только спустя годы я узнал, что учитель в деревне в административном порядке бесплатно должен быть обеспечен жильем, отоплением, электричеством; от меня эту привилегию скрыли умышленно, чтобы сэкономить на «таком, как я». Уже на следующий день я нашел комнатку, в которой только-только умещались кровать и столик. Мой хозяин, Петр Михайлович, в 1941 году прямо со школьной скамьи был призван на фронт, а по окончании войны был демобилизован без профессионального образования. Он подал документы в Ленинградский институт на заочное отделение факультета деревообрабатывающей промышленности, через несколько лет успешно закончил его, но работать по специальности не стал и ушел в среднюю школу учителем математики. Интеллигентный, образованный, отзывчивый, он имел, к сожалению, слабость, которую приобрел, наверное, на войне, — пьянство. Возможно, это было связано с его нравом холерика — что для алкоголиков не редкость. Да и жена у него тоже была не ангел: когда после пирушек со своими собутыльниками он, синий, как фиалка, заваливался в дом, она устраивала не очень приятные сцены. По отношению ко мне он вел себя сдержанно; когда он начал преподавать в школе, я был уже опытным педагогом и всегда был рад помочь ему.

Сразу по прибытии в Тегульдет я по всем правилам сообщил о себе в комендатуру. Комендант, молодой симпатичный лейтенант милиции, просмотрев мои бумаги, встал и подал мне руку! Мои глаза наполнились слезами: он считал меня человеком! Я думаю, что в нем была жива еще старая традиция прогрессивно настроенной русской интеллигенции. За все тринадцать лет, что я провел в Тегульдете, у меня ни разу не было неприятностей в отношениях с комендатурой. Выяснилось, что я был единственным ссыльным в Тегульдете из потока 1941 года, что в дальнейшем благоприятно сказалось на моем положении, поскольку я не столкнулся с предвзято враждебным отношением местных жителей, которое формировалось иногда вследствие массовой иммиграции чужаков.

Тегульдет расположен на левом берегу реки Чулым; его население состояло отчасти из остатков древнейшего коренного населения, отчасти из потомков русских крестьян с западных районов России, которые в начале ХХ века пришли сюда. По ту сторону, на правом берегу реки, было несколько маленьких деревушек, где жили ссыльные, которых, как кулаков, в 30-е годы привезли сюда — в эти тогда еще необитаемые земли; здесь в тайге им пришлось устраиваться с тем немногим, что у них оставалось.

Первого сентября (1947) начались занятия в школе, а для меня — новый отрезок жизни. С легким сердцем — моя практика в «зоне» сослужила мне хорошую службу — я вошел в класс, где мальчики и девочки смотрели на меня не с любопытством, а несколько пугливо. Я оставался верен своим педагогическим принципам: искренность, прежде всего искренность; четкие, обоснованные и осуществимые требования; насколько это возможно, никаких угроз, даже пустых; никаких насмешек; проступки судить непредвзято, больше давать говорить виновному, нежели ему возражать (в основном его проступок настолько явный, что в попытках оправдаться он только больше запутывается в противоречиях и умолкает с осознанием вины, пряча глаза; никогда не быть вероломным; не допускать фамильярности и не потакать ей; в совершенстве знать свой предмет и давать ученикам глубокие знания; наконец, ко всему этому приятный бонус — юмор — не быть роботом!