Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихотворения и переводы. Роман в стихах. Из переписки. Том II

Световка; Не найдешь?

Петруша: Не найти.

Св.: Ха-ха-ха!

П.: Как устал, как устал!

Св.: Ха-ха-ха!

П.: Ты смеешься.

Св.: Ах глупый. А ну-ка, взгляни мне в глаза. Губы, красные губы! {1} 1 Здесь в рукописи рисунок, изображающий губы (?).

Хочет обнять ее.

Св.: Как руки твои неумелы и грубы. Ты долго стоял на большом сквозняке. Мок в воде слез своих и чужих. Мальчик, ты огрубел. Ты забыл, что все ласки – они целомудренны. Матери —

П.: Матери!?

Св.: Что?

П.: У меня нету матери…

Св.: Бедный. Теперь ты не веришь, что может быть все хорошо. Так светло.

П.: Так светло?.. Нет, не верю. Исполни и дай моим жадным рукам все, чего я хочу, и тогда я поверю.

Св.: Чего же ты хочешь?

П.: Чего? (Растерялся) Залу…

Св.: Залу?..

П.: Дворец.

(Все исчезает)

Огромная зала. Арабская архитектура. На стенах мозаичные орнаменты.

Петруша беспомощно оглядывается. Ходит и притрагивается руками к предметам. Она ходит за ним, глядит на него. Он опускается на пол.

Световка: Ну?.. Молчишь?

Петруша: Я… не надо… Мне – маму увидеть.

Из-за колонн выходит бледная женщина. Слегка сутула. На ней простое платье. Идет к нему. Он внимательно смотрит.

П.: Так это… так это…

Св.: Сильней напряги свою память, не то она в воздухе ночи рассеется.

Он смотрит внимательно. Напрасно. Она тает и пропадает.

П.: Нет, не могу… И не надо.

С.: Ты грустен?

П.: Ты видишь, мне нечего здесь пожелать.

С.: А меня? (ластится к нему)

П. (робко): Ты не призрак?

С.: Я – сонная греза. А сон – половина положенной жизни. Зачем вы так мало ему придаете значенья. Вот ты говорил: жизнь – мученье. Да, жизнь наяву. Но во сне… Каждый радости ищет в себе. Мир в себе… Потому так и счастливы звери и травы… и люди, которые проще, как звери. А ты – тоже можешь – в себе… (громко) Двери, двери!

Со всех сторон появляются странные серые создания с красными глазами и лапками. Они катятся, прыгают друг через друга.

С.: Ну, что вы? сказала вам: двери.

Они сметаются. Двери закрыты.

П. (со страхом): Кто это?

С.: А сторожи ваших жилищ. Охраняют людские жилища. Комки сероватые пыли. Не требуют пищи, дрожа по углам. Призывают вас вечно к работе. В лучах золотого и доброго солнца играют… Взгляни же в себя. Глубже, глубже. Вот так… Что ты видишь?

П.: Я вижу – колеса.

С.: Колеса?

П.: Цветные, в огнях… драгоценный узор. Колесница несется, взвиваются кони. Их гривы сверкают… Мне больно, мне больно глазам.

С. (Прижимается все ближе и ближе к нему): Ты дрожишь…

–

Я не один теперь – я вместе с кем-нибудь: со зверем, дышащим в лицо дыханьем теплым, щекочащим горячей шорсткой грудь, когда в ночи грозой сверкают стекла;

и, только день омытый расцветет, я раскрываю миру свои веки – все, что живет, что движется, зовет: деревья, звери, птицы, человеки – мне начинает вечный свой рассказ, давно подслушанный и начатый не раз; и даже хор мушиный над столами, следы, в песке застывшие вчера… мне говорят бездушными губами все утра свежие, немые вечера.

Их исповедь движения и слова мне кажется к шагам моим тоской. Спуститься серце малое готово к ним неизвестной разуму тропой.

И иногда я думаю тревожно: когда скует бездвижье и покой, и будет мне страданье невозможно, – увижу ли сквозь землю мир живой? Какие грозы мутными дождями мое лицо слезами оросят, когда в земле под ржавыми гвоздями ласкать земное руки захотят!