Пол Коллинз: Даже не ошибка. Отцовское путешествие в таинственную историю аутизма

На самом деле Питер никогда не выпадал из поля зрения публики; есть еще по крайней мере два его взрослых портрета, один из которых висел какое-то время в популярной галерее диковин на Флит-стрит. Ученые долгие годы вновь и вновь обращались к размышлениям об этом случае. Дикарь, загадочным образом сочетавший в себе сообразительность и отрешенность, ставил в тупик философов со времени своего первого появления в Лондоне. Дефо, написавший очерк о Питере в 1726 году, терялся в догадках – как мог думать мальчик, не использующий речь: «Слова для нас – это средство мышления; мы не можем постигнуть вещи кроме как через их имена».

Рассуждая далее, Дефо поднял вопрос о том, был ли Питер, благодаря своему странному состоянию, более счастливым, чем остальные жители Лондона:

Я признаю, что он, действуя как человек и в то же время не имея ни гордости, ни амбиций, ни алчности, ни единого злого умысла, ни неуправляемых страстей, ни необузданных желаний, – бесконечно счастливее, чем тысячи его хорошо информированных и более интеллектуальных товарищей-британцев, которые ежедневно бесятся от зависти… Не была ли в том особая благосклонность Природы, наградившей его чем-то другим и сохранившей его душу закрытой для всего этого, так что он стал счастливейшим из Расы Разумных во всем мире?

Восторги Дефо не казались современникам преувеличением. «Человек рожден свободным, и везде он закован в цепи», – сокрушался Жан-Жак Руссо в «Общественном договоре» в 1762 году. Эта линия рассуждений спустя десятилетия получила отклик в романтическом направлении. Для Руссо Питер был истинным архетипом благородного дикаря, представляющим человечность в ее незамутненном состоянии.

По физиологическим меркам Питер был безусловно человеком. Однако молодой шведский ученый Карл Линней, один из создателей современной зоологии, счел, что Питера надо отнести к отдельной категории. Линней, имевший критический склад ума, много путешествовал; он отправился в Арктику, чтобы исследовать растения Лапландии, а затем, разоблачив местную «семиголовую гидру» как фальсификацию, был вынужден уехать в Гамбург. После всех этих приключений, в 1735 году, он опубликовал прогрессивный труд «Systema Naturae [15] «Система природы» (лат.). ». Гений молодого ученого позволил отнести каждое природное существо последовательно к определенному царству, типу, отряду и роду – эта инновация до нынешнего дня остается организующим принципом и за пределами зоологии. Создавая эту систему, он понимал, что знаменитого мальчика нельзя проигнорировать, и потому Линней наградил Питера собственным обозначением – Juvenis Hannoveranus, Юноша Ганноверский. Более того, Питер оказался одновременно представителем нового вида: Homo ferns, Человек Дикий.

А потом он исчез.

Случилось это через двадцать четыре года после его появления в приемной семье Феннов, и по прошествии стольких лет вряд ли кто помнил, до чего же диким он был в юности и как был склонен к побегам. И вот в 1751 году что-то пробудилось в сорокаоднолетнем «Мальчике-дикаре». Поскольку он всегда любил шататься по окрестностям, то сначала его пропажи не заметили. Но потом часы отсутствия обернулись днями, а дни – неделями. Стало ясно, что Питер, вечный ребенок, без слов и без копейки денег сбежал.

Много позже какого-то неряшливого мужчину задержали в Норвиче для допроса. Ни кто он, ни что он делал в этом городе, он сообщить не смог. Власти заключили, что подобранный малый – шпион, и заточили его в подземную камеру городской тюрьмы на холме Сент-Эндрюс Хилл, где каменные стены были столь плотно пригнаны друг к другу, что «лезвие ножа невозможно было просунуть в шов». Отсюда было не убежать, но арестованный все равно молчал.

21 октября в здание стали проникать дым и огонь: в близлежащем квартале возник пожар. Заключенные и охранники быстро оказались на улице, но одного узника спасать было чрезвычайно трудно.

«Джентельменз Мэгэзин» с восхищением писал о нем на следующей неделе: «<���Заключенного> с трудом вывели, и похоже, он больше удивлялся огню, чем осознавал исходящую от него опасность, и мог бы погибнуть, как лошадь в загоревшейся конюшне». Сравнение с животным оказалось, впрочем, вполне уместным. «По своему поведению, – продолжал автор, – и по тяге к речи он более напоминал орангутанга^ нежели человека».

Шотландский судья Джеймс Барнетт, более известный как лорд Монбоддо, много размышлял о людях и орангутангах. Мон-боддо прославился своим эксцентричным настойчивым следованием древним грекам и римлянам: «Наша эпоха – упадническая, – объяснял он, – а вот их время было героическим и достойным подражания». Он придавал большое значение таким правилам, как ежедневное купание, потребление большого количества воды, пребывание на свежем воздухе, а также умасливание тела для придания коже блеска. Язвительные соотечественники считали сладко пахнущего судью несколько чокнутым.