Филипп Вигель - Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части первая — четвертая

За одного из Кенсона вышла дочь описанного выше князя П. И. Одоевского. П.Б.

Я знал в Пензенской губернии одного г. Жедринского, у которого было не более трехсот душ обремененных долгами. Его сына воспитывал виконт де Мельвиль.

Чтоб иметь по образчику каждой нации, учился с нами маленький, красивый англичанин, Джон Лич, сын какого-то ремесленника. Я недавно знал его архитектором Медико-хирургической Академии, во что определил его известный его единоземец Виллие, хотя он никогда архитектуре и не думал учиться.

О нём часто говорят Жихарев в своем «Дневнике». П.Б.

Меньшой убит в Фридланде, а старший был впоследствии губернатором в Пскове.

Старину, а не древность русскую; ибо голландско-немецкая, мещанская, чистоплотная роскошь, введенная у нас при Петре Великом и не во многих домах едва сохранившаяся до времен Екатерины, не имеет ничего общего с древним боярским житьем, хлебосольным, довольно беспорядочным, не весьма опрятным, которое и досель пробивается сквозь европейские утонченности и grand genre нынешних аристократов.

Одна шутиха, французская актриса Леруа, поскользнулась со ступеньки и упала к ногам его лошади. Со смелостью, свойственною её нации, она воскликнула к нему Вольтеровым стихом: «Que voulez-vous de plus? Mérope à vos pieds», и он расхохотался.

Граф Кутайсов до конца (ум. 1830 г. от холеры) носил на груди вместе с образками портрет г-жи Шевалье. (Слышано от Пр. Никол. Барановой). П.Б.

Князь П. А. Вяземский (1838). П.Б.

Ботфорты, которые велено было носить штатским, в службе находящимся, а вне её позволено всем желающим, я уже прежде того надел.

Он сгорел еще до большего пожара 1812 года, а в 1823 перестроен в увеличенном размере.

Бывший кастелян Михайловского замка, чудак, более тридцати лет не снимавший костюм или придворную ливрею, которую носил при Павле: малиновый мундир, шире и длиннее всякого сюртука, с золотыми позументами, бахромою и кистями.

В России со времен Петра Великого такие примеры чрезвычайно редки. К новизнам, к нововведениям, к коим так жестоко приневоливал он нас, мы до того привыкли, что гнушаемся всякою стариной. Боярские вотчины делится, подразделяются, чрез женщин переходят в другие роды, очень часто проматываются и продаются в посторонние руки с семейными воспоминаниями, с древними храмами и с гробницами предков. Городские дома сбываются сыновьями вскоре после кончины родителей, или перестраиваются заново, чтобы не оставить и следов прежнего варварского вкуса, который иногда бывает лучше новейшего; одежда отца и деда, дорогие вещи им принадлежавшие, всё что могло бы напомнить о их существовании, отдается за бесценок, как старье, как ветошь; даже из фамильных документов те, кои не дают прав на какое-нибудь владение, но кои могли бы быть драгоценными памятниками для потомков, теряются и гибнут от небрежности людей равнодушных, как к семейной чести, так и к отечественной славе. У нас нет прошедшего. Петр Великий отсек его у нас, и как будто нет и будущего; лишь бы стало по наш век, а там хоть не цвети Россия. Чудное дело! Не татары, а Запад, где история, генеалогия и майораты, сделал нас почти кочевым народом. Не предчувствие ли это недолговечия России? Неужели она, убежище и упование всех друзей порядка и тишины, не что иное как огромный метеор, который столь же быстро погрузится в глубокий мрак, сколь светло и величаво он вышел из него? О, помилуй, Господи! Не принадлежит уже Марфино роду Салтыковых: граф Владимир Орлов купил его и отдал дочери своей, графине Паниной, которая настроила там виллы и коттеджи; теперь оно пошло переходить из роды в роды. (Последнее не оправдалось. П.Б. ).

В это время князь Козловский, толстый мой товарищ по службе, прислал куплеты в честь графа Салтыкова; на них тотчас сделали какую-то музыку, а автора, как следовало, пригласили на праздник. Каждый куплет оканчивался словами «довольны мы своей судьбой, Марфино нам рай земной». Он это написал, а я это чувствовал.

За несколько месяцев до смерти, император Павел, заметив, что число нажалованных им служащих генералов превосходит всякую меру, вздумал в один день отставить без просьбы шесть неимущих гарнизонных генерал-лейтенантов и тридцать таковых же генерал-майоров, всех с чином и мундиром, но без пенсии, не оставив ни одному из них рубля на пропитание. Со времен Петра Великого до звания полного генерала достигали одни только военные знаменитости и, по достижении сего высокого сана, получали обширные средства к поддержанию его; одному Павлу дано было творить, без всяких заслуг, никому неизвестных, нищих генерал-аншефов. Всего царствования Александра едва достаточно было, чтобы привести к некоторое равновесие состояния, чины, места и ордена. После него, кажется, опять это несколько порасстроилось.