Юрий Толстой - Из пережитого. 4-е издание

Поэтому трезвая всесторонняя оценка политических фигур, которые в силу сцепления целого ряда обстоятельств (иногда довольно случайных) находятся, что называется, на виду, оценка, лишенная какой бы то ни было предвзятости, приобретает в нынешний переломный период первостепенное значение. К числу таких фигур относится и А. А. Собчак. К его оценке побуждает меня не только важность и сложность переживаемого момента, но и знакомство с ним более тридцати лет, которое временами было довольно близким.

Предлагаемые заметки не преследуют цель кого-либо «прищучить» – они призваны помочь тем, кто с ними ознакомится, сделать свой выбор и не ошибиться в нем 3.

Эти заметки придется начать несколько неожиданно – с одного из воскресных дней июня 1953 года. Ранним утром жильцы коммунальной квартиры, в которой я проживал вместе со своей тетей, были разбужены продолжительным звонком. Тетя вошла в комнату, где я спал, и сказала, что к нам из Узбекистана приехали две девчушки (как она выразилась), одна из них с рекомендательным письмом от нашего друга – врача Елены Петровны, работавшей в Коканде. Девочки приехали в Ленинград поступать в институты. Та, которая привезла рекомендательное письмо, – Нонна Гандзюк – дочь врача – коллеги Елены Петровны. Она захватила с собой и свою подругу. Тетя сказала мне, что девочки с дороги и очень устали, на что я ответил:

– Уложи их спать, а там видно будет.

Сон в те далекие годы был у меня достаточно крепок, и после того как тетя моя ушла, я заснул. Проспав несколько часов, я вошел в тетину комнату и застал спящими валетом двух девочек. Одна из них, Нонна, и оказалась будущей женой Собчака (первой).

Оказывается, она приехала поступать в Ленинград на отделение истории партии Ленинградского университета. Я сразу же объяснил ей, что на это отделение принимают лишь по специальной рекомендации. Кроме того, заметил, что эта дисциплина подвержена частым изменениям (в то время уже разворачивался первый, хотя и очень робкий, виток борьбы с культом личности Сталина). Вскоре моей разъяснительной работе «помог» Лаврентий Павлович Берия, поскольку в начале июля было опубликовано сообщение о Пленуме ЦК КПСС, на котором Берия был разоблачен и снят со всех своих постов. По-видимому, это обстоятельство Нонну отрезвило.

После этого Нонна заявила, что будет поступать на отделение русского языка и литературы филфака университета. В то время, как и сейчас, на этом отделении, которое считается престижным, был довольно большой конкурс. Как и следовало ожидать, по конкурсу она не прошла. К тому времени мы устроили Нонну к нашей знакомой, у которой она снимала часть комнаты в том же доме, где жили мы.

Провалившись на экзаменах, Нонна заявила, что обратно не поедет (Ленинград ей, видимо, понравился). Тогда моя тетя через нашу знакомую, работавшую заведующей кафедрой в Педагогическом институте им. М. Н. Покровского (был в Ленинграде такой институт), устроила Нонну на отделение французского языка и литературы. К тому времени Нонна французского языка не знала, а моя тетя в совершенстве владела им с детства. Помню, что она почти каждый день с Нонной занималась (как теперь говорят, на общественных началах), а я еще подтрунивал над ее произношением. Девочка оказалась упорной и сумела нагнать своих сокурсников.

Ввели мы Нонну в круг своих друзей, в том числе и в семью, которая в дальнейшем приняла большое участие и в ней, и в Толе (так я по старой привычке иногда называю Собчака). К Нонне я хорошо относился, считая это своим долгом по отношению к Елене Петровне, которой многим был обязан. К сожалению, эта замечательная во всех отношениях женщина вскоре умерла. Должен, однако, сказать, что ни я, ни Нонна никогда не испытывали друг к другу сердечной привязанности. У меня был в то время процесс в легком, и мне наложили пневмоторакс. К тому же я был влюблен в одну студентку химического факультета Педагогического института им. А. И. Герцена, но считал, что из-за процесса в легком не могу связывать свою жизнь с ее 4. За Нонной ухаживал студент Института инженеров водного транспорта, некий Борис, с которым я был в самых дружеских отношениях. Куда он потом исчез – понятия не имею. Пишу об этом, так как, после того как мои отношения с Собчаком обострились, был пущен слух, будто я мщу ему за то, что он «отбил» у меня Нонну. Так вот, отбивать ее у меня ему не пришлось, поскольку ни я, ни она никогда не претендовали друг на друга.

Через несколько лет на горизонте появился Толя, с которым Нонна, кажется, была знакома еще по Узбекистану. Но где и когда они познакомились – я не знаю, да и никогда этим не интересовался 5. Он перевелся на наш факультет из Ташкента, на второй или на третий курс. Благодаря Нонне он был принят в нашем доме, и я находился с ним в столь же дружеских отношениях, как с Борисом. Был с ним предельно откровенен и думаю, что раскрепощением своего сознания он в какой-то мере обязан и мне. Показателем доверительного отношения ко мне со стороны Собчака может служить переписанный им для меня от руки экземпляр ставшего знаменитым стихотворения «Товарищ Сталин, Вы большой ученый…». Этот экземпляр до сих пор у меня хранится и свидетельствует о том, что и в те далекие годы Собчак не был чужд вольнолюбивых умонастроений. Как и Нонну, мы ввели его в круг наших друзей, и провинциальный юноша (ему к моменту приезда в Ленинград исполнилось 19 лет, он на год моложе Нонны) стал бывать в петербургских семьях, чудом уцелевших после ежовщины и блокады. Нонна и Толя часто бывали в нашем доме. Без них не обходилось ни одно семейное торжество. Тетя моя отличалась редким радушием и хлебосольством и к тому же была прекрасной хозяйкой 6. Так что мы старались подкормить полюбившихся нам студентов, благо в то время это было возможно.