Савва Ямщиков - Служу по России

Он создал во Пскове первую в мире библиотеку из библиотек: от рукописей XII века из Мирожского монастыря до книжных собраний Ганнибалов, Яхонтовых, Назимовых, Блоков и других псковских семей. Американские и английские слависты восторгались его немногочисленными статьями, а в местном музее, да и в Пушкинском Доме зачастую посмеивались над странным калекой, играющим на костылях в волейбол и кормящим из скудной получки десятки собак и стаи голубей. Во Пскове же встретил я Л. Н. Гумилёва, приехавшего к здешним кузнецам заказывать крест на могилу матери. Встретил, подружился и до последних дней талантливейшего ученого и замечательного человека окормлялся от щедрот его. А сколько мне богатств подарили годы общения с К. Я. Голейзовским – прекрасным художником, учеником М. А. Врубеля и В. А. Серова, основоположником современного балета, как его именуют мировые словари хореографии. В той эпохе было немало людей высокой культуры и истинной интеллигентности.

Реставрацией икон я занимался целых двадцать лет. Это были самые счастливые годы. Будучи человеком глубоко верующим, я никогда не перестану славить подвиги таких подвижников музейного и реставрационного дела, как семья Федышиных в Вологде, Л. А. Творогова и Ю. П. Спегальского во Пскове, П. Д. Барановского, Н. П. Сычёва, Н. Н. Померанцева, жизни не щадивших во имя спасения духовного наследия Отечества.

Когда говорят, что музеи отнимали у церквей иконы, мне больно: я-то знаю, что такое труд музейщика. За нищенскую зарплату в течение семи десятилетий именно музейщики сохраняли наше духовное наследие, и очень многие при этом рисковали не только своей свободой, но и жизнью в буквальном смысле слова. Вспомним Барановского, который за свои убеждения реставратора пошёл в тюрьму. Но не надо забывать, что и духовенство тоже страдало – и в тюрьмах, и в лагерях. И больно, когда пытаются противопоставлять сегодня труд одних и веру других.

Я родился в Москве, но, наверное, давно бы сошёл с круга, если бы не проводил большую часть времени во Пскове, Петрозаводске, Кижах. Что такое Москва? Это конгломерат. Была бы она заштатным тихим городом, если бы не деловые ярославцы да костромичи, которые ещё в позапрошлом веке приспособили её для себя. Провинция – это чистота духовной жизни, которая всегда питала меня.

Трагичность нашей демократической ситуации в том, что каждый лишь думает, как бы побольше урвать, – и в столицах это захватило всех, а провинция сопротивляется этому, российская глубинка осознала, что без заботы о культуре мы просто погибнем. Да, я всегда с особым удовольствием еду и в Вологду, и в Новгород, и в Кострому, и, конечно, в Ярославль. Это спасительные оазисы после Москвы. В Москве царят мразь и запустение. Да и в Петербурге то же самое. К счастью, это не коснулось пока провинции. Москва и Петербург усиленно разлагают культуру. Провинция ей – мать, а столица – мачеха.

Затворничество последних лет открыло мои глаза на друзей истинных и случайных, относившихся ко мне потребительски, а иногда под личиной приятельства таивших зависть и даже злобу. Бог им судья, но уже сейчас видно, во что превращаются нередко одаренные от природы люди, лавируя между правдой и ложью, попирая принципы порядочности и честности и забывая время от времени перечитывать провидческие страницы гоголевского «Портрета».

Истинных друзей осталось немного, но мал золотник, да дорог. Постоянно я ощущал заботу и внимание со стороны коллег по работе в Институте реставрации, да и служащих в других реставрационных учреждениях; ни на минуту не оставлял меня без внимания Валентин Лазуткин, один из тех, на ком держалось и держится отечественное телевидение. Трогательность и деликатность уроженца тёплой, благодатной Рязанщины помогала мне преодолевать тяжелые периоды полного отчаяния. Поддерживал меня своим сибирским духом и пониманием ситуации замечательный русский писатель Валентин Распутин, а его публицистические выступления и наши беседы о судьбах родной земли надолго отвлекали меня от повседневного уныния. Присылая книги с тёплыми автографами и советами, как надо лечиться травами, Виктор Петрович Астафьев не давал мне расслабляться и потерять веру в силу мужской дружбы. Очень переживал я, когда любимый писатель, пойдя на поводу своего не всегда уравновешенного характера и запальчивости, дал повод «демократической черни» записать его к себе в единомышленники, перессорить с товарищами по перу и даже проглотить наживку с ворованными премиальными от березовского «Триумфа». Знаю, как тяжело и больно стало его раскаяние, о котором он говорил своему постоянному собеседнику и младшему товарищу Валентину Курбатову. Описывал, как снится ему часто В. Г. Распутин и всё, что связано с прошлым писательским братством.

Читать дальше