Иван Лазутин - Судьбы крутые повороты

Преподаватели переполошились, стали уговаривать, что и так поставили мне прекрасную отметку. Но я твердо стоял на своем:

— Буду решать вопрос в конфликтном порядке. Это мое право.

После этих слов я молча встал, взял со стола экзаменационный лист и шагнул к выходу из аудитории. По лицам абитуриентов я понял, что они удивлены не менее преподавателей.

Выйдя в коридор, я не находил себе места. Смолил самокрутку за самокруткой. Ждать приема у декана факультета, который проводил какое-то совещание, пришлось около часа.

Декан — молодой, с темной копной вьющихся волос профессор Ландау, который через несколько лет поднимется на уровень знаменитейших представителей мировой науки физики. Выслушал он меня внимательно, даже заинтересовался поэтикой Ломоносова, задавал вопросы. Конечно, как и я, он наверняка подумал, что недавно вышедший журнал «Новый мир» старенькие школьные учительницы не только не успели прочитать, но и вряд ли когда-нибудь прочтут. По двум другим вопросам экзаменационного билета разговора у нас не было. Профессору и так все стало понятно.

— Когда вы хотите переэкзаменоваться?

— Сейчас.

Декан не раздумывал. Он взял со стола мой экзаменационный лист и встал.

— Пойдемте.

Перед дверью в комнату, где шли экзамены, профессор попросил меня подождать. Эти три минуты ожидания стали для меня словно броском во вражеский окоп, в котором все должно решиться.

В экзаменационную комнату меня пригласила преподавательница курса современной советской литературы.

За стол приемной комиссии декан не сел, а, облокотившись о подоконник, стал рассеянным взглядом следить за готовящимися к ответу абитуриентами и приемной комиссией.

— Берите, пожалуйста, билет. И спокойно готовьтесь, — сказала старенькая учительница.

Я подошел к столу и, не глядя на билеты, взял один из них. Не отходя от стола, с минуту стоял, не шелохнувшись. Кто-то из членов комиссии предложил мне сесть. Я встретился взглядом с деканом, который, как мне показалось, смотрел на меня с интересом. «Лирика Лермонтова, — прочитал я. — Да я же могу полчаса читать его стихи наизусть…» Решение пришло мгновенно.

— А можно без подготовки?

Декан внимательно посмотрел на меня и ответил сам:

— Можно.

Хоть и волновался я, читая отрывки из кавказских стихов Лермонтова, но краем глаза все время видел удивленные взгляды экзаменаторов и абитуриентов. По второму и третьему вопросам слушать меня не стали.

Декан подошел ко мне и сказал, чтобы я подождал его в приемной. Ждать пришлось недолго. Век не забуду улыбку знаменитого ученого и твердое пожатие его руки. Он протянул мне экзаменационный лист и сказал:

— Вы зачислены. Поздравляю. До начала занятий две недели. Можете отдохнуть. Вы не москвич?

— Я из Сибири, — почему-то виновато ответил я.

— Как у вас с жильем?

Я поведал ему о своей дворницкой одиссее. Он выслушал меня, грустно улыбаясь, тут же куда-то позвонил и распорядился предоставить студенту первого курса Лазутину Ивану место в общежитии на Лосиноостровской. На прощанье декан пожал мне руку и сказал, чтобы я зашел к его заместителю, который выдаст мне ордер.

К брату я летел, как ошалелый. Сережа в этот день получил стипендию. На радостях мы позволили себе посидеть около часа в «Звездочке». В этот же вечеря дал телеграмму домой.

Вернувшись в общежитие МГУ с Верхней Красносельской, где около двух часов скребком долбил ледок на тротуаре, я с огорчением узнал, что аспирант-химик, на постели которого я царствовал два месяца, завтра приезжает. Сережа обошел несколько комнат, где предполагал найти мне приют хотя бы на несколько дней, но, как на зло, все его друзья и знакомые неотлучно проживали в общежитии. На второй день утром, сменив постельное белье химика и взяв свой фанерный чемоданчик, я отправился на Верхнюю Красносельскую. Мое разочарование можно сравнить с настроением пассажира курьерского поезда «Москва — Владивосток», которого на крохотной станции где-то под Новосибирском высадили из сверкающего зеркалами и устланного ковровыми дорожками международного вагона и посадили в общий вагон «пятьсот веселого» на третью часть нижней полки рядом с туалетом. Но что тут поделаешь! Надо «грызть гранит науки», а уж об условиях тут нечего думать. Чтобы чем-то хоть немножечко порадовать меня, тетя Настя положила на служившую мне столиком табуретку паспорт.

— Прописали на полгода. В ЖЭКе сказали — в порядке исключения.