Алексей Смертин: Сибирский резидент. От Алтая до Альбиона

Не учил отец и тому, что принимать решение на поле нужно до приема мяча. Я получал мячик, обрабатывал, поднимал голову, оглядывался… В Европе на своей шкуре испытал, что там это не проходит. Лимит времени минимальный. Не подумал заранее, что делать с мячом, – накрыли.

В детстве после каждого матча отец выставлял мне оценки по пятибалльной системе. Чаще – «тройки» и «четверки». «Пятерки» – редко. «Двойки» были за брак при обводке и передачах, безынициативность. Но особенно доставалось за то, что плохо открывался. Я не чувствовал коридоры, куда нужно бежать, чтоб получить пас на свободное пространство.

Зимой играли не только в хоккей. Отец комбинировал его с футболом. Мы с братом на коньках, без клюшек, пытались контролировать мяч, били по воротам. Потом надевали кеды, играли на льду в футбол. Скользко – чтоб устоять, надо как можно быстрее перебирать ногами. Такие упражнения развивали координацию, выносливость.

Мама вспоминает, что у нас с Женей были штаны с начесом. Снег на них налипал, стояли колом. После тренировки мама замачивала в тазу. А мы падали без сил. Папа на «горбушке» нес в ванную сначала меня, потом брата.

До последних дней отец даже зимой ходил в кроссовках. А во времена моего детства – в кедах. Никогда не простужался! В самые лютые морозы ни разу не слышал от него, мол, продрог, ребятки, хватит тренироваться, пошли домой. Часами стоял на снегу в дырявых кедах как ни в чем не бывало.

А вот мы с братом пару раз за зиму переболеть успевали. Отец не задумывался, что дети сидят по десять минут в сугробе, коньки меняют на холодные кеды, не надевают сухие носки. Как не простудиться? Когда это случалось, он страшно злился, что вынужден прерывать тренировки. Говорил: «Дохлые…»

Еще был недоволен, когда летом на месяц я уезжал в деревню. На сенокос. Для меня же после отцовской муштры это была отдушина.

Родители мамы жили в 150 километрах от Барнаула, в селе Кытманово. Хозяйство большое, людей не хватало. Мама стояла на стогу, который формировался из четырех копен. Я привозил их на коне по кличке Серко.

Лет до пятнадцати то же самое делал брат. Почему сажали ребенка? Чем меньше весит всадник, тем легче Серко. К тому же освобождаются лишние руки. Дедушка с мужиками работал вилами, закидывал сено наверх, где мама равномерно распределяла.

Жарища. Кругом слепни, оводы, комары. Чтоб спасти от них Серко, грудь ему смазывали солидолом. А я в кепке, рубашке с длинным рукавом, штанах. В конце дня наступал самый приятный момент – водопой. С коня снимали хомут, я мог немножко похулиганить, пришпорить его. В озере он пил долго, жадно. Я клал голову ему на шею, с наслаждением принюхивался. Как ни смешно, с тех пор запах потной лошади – один из моих любимых. Вместе с запахом свежего хлеба, который пекла бабушка, и скошенной травы.

Серко был невероятно умный конь. Бывало, зимой дедушка где-то загуляет, напьется, уснет в санях. Так Серко сам находил дорогу домой!

У деда еще был старенький «Урал» с коляской. Лет с тринадцати давал порулить. Так началась моя любовь к мотоциклам. Играя во Франции, купил «Харлей-Дэвидсон». Сейчас в Москве у меня тоже «Харлей». Послабее, чем французский, но более юркий.

Ни я, ни брат никогда не жаловались маме на отца. О его суровой тренировочной методике она узнала годы спустя из… наших интервью. Рассуждала так: отец занимается с нами денно и нощно – ну и хорошо, за детей можно быть спокойной. Пришли грязные, в ссадинах – ерунда. Зеленкой помазала, умыла, накормила, уложила спать.

Дом держался на маме. Ни папа, ни мы с братом, сосредоточенные на футболе, по хозяйству совершенно не помогали. Все одна – ходила в магазин, стирала, убирала, готовила. Но скандалов не было. Мама очень добрая, нежная, неприхотливая. Если розетка ломалась, вызывали электрика. В нашей семье это особенность всех Смертиных – руки не из того места растут. А ногами держать отвертку мы не научились.

На маме была и наша учеба. Когда Женю начали привлекать в юношескую сборную СССР, в школе за год в общей сложности он проводил не больше четверти. Мама штудировала учебники, готовила ему билеты к экзаменам, писала шпаргалки. А мне, чтоб получил «тройку» по литературе, когда проходили Булгакова, читала на ночь «Мастера и Маргариту» – и я, уставший после двух тренировок, засыпал под монолог Воланда.

То, что мы с братом все время посвящаем футболу, а успеваемость страдает, – родителей не смущало. У папы вообще была любимая фраза, даже девиз – «в ущерб школьному образованию!». Во всем, что касалось футбола, он был предельно требовательным. За «двойку» на поле устраивал мне жесткий разнос. «Двойка» в дневнике его не волновала.