Александр Верещагин - Дома и на войне

1-го июля, на закате солнца, возле баминского лагеря выстроился наш небольшой отряд, состоящий из взвода сапер, 3-х рот пехоты, 4-х сотен казаков, 4-х девятифунтовых дальнобойных орудий, 4-х картечниц, конно-горного взвода и ракетной команды, всего около 800 человек. Отряд направляется, под личным начальством Скобелева, к стороне Геок-Тепе, чтобы осмотреть местность и, если возможно, пожечь хлеб на корню, захватить скот и вообще как можно более нанести неприятелю вреда. Главное же – нагнать на него страх, так как неприятель, по выражению Скобелева, стал «дерзок» и, по слухам, сам сбирался напасть на нас.

Мы выступили поздно вечером. Всю ночь шли скорым шагом, и на рассвете, не доходя верст десять до аула Арчмана, наш авангард, состоявший из казаков и джигитов, заметил неприятеля и погнался за ним. Генерал, в сереньком летнем пальто в рукава, окруженный офицерами и конвоем осетин, пускается за авангардом резвой иноходью на своем белом жеребце, Шейнове [4] На этой лошади Скобелев был еще в Турции во время Шейновского сражения, почему она и получила свое имя. . Моя лошадь хотя и шибко могла идти рысью, но теперь беспрестанно сбивается вскачь. Туча пыли подымается за нами. Уже мы с полчаса едем так быстро. Разговоров не слышно, только звон подков о сухую глинистую почву да фырканье вспотевших лошадей нарушают тишину. Чем дальше мы скачем, тем шибче и шибче. Ни ровики, ни глиняные валики не удерживают нас. Я, кое-как пробившись между офицерами, с магазинным ружьем за плечами, стараюсь не отстать от Скобелева. А генерал все подшпоривает да подшпоривает своего коня, который, весь темный от поту и пыли, приложил уши и так быстро переваливается с боку на бок и перебирает ногами, что едва можно заметить. Генерал откинул немного худощавое туловище и, слегка покачиваясь, точно в люльке, серьезный и, как всегда в такие минуты, поджал немного губы.

Впереди слышатся редкие ружейные выстрелы. И вот, сквозь рассеявшиеся облака пыли, мы видим разбросанные глиняные постройки и среди них маленький зеленый сад. Это аул Арчман. За ним, на горизонте, между клубами пыли, можно было различить нескольких всадников, спасавшихся в карьер. Аул пустой. Генерал сдерживает коня и шагом направляется к саду. Расскакавшийся, было, конвой и офицеры стягиваются понемногу. Я еду позади генерала. В эту минуту, размахивая локтями, подскакивает к нам джигит-туркмен, в грязном замасленном халате, торжественно подняв над головой какой-то мешок; развязывает его и с сияющим лицом вытаскивает отрубленную голову текинца. Генерал с отвращением отворачивается и кричит ехавшему рядом со мной поручику Ушакову: «Дайте джигиту 3 рубля!» Ушаков немедленно достает из сумки 3 серебряных рубля и отдает их туркмену. Тот как ни в чем не бывало берет деньги, прячет свои трофеи обратно в мешок и, совершенно счастливый, скачет прочь.

Отряд располагается в Арчмане на дневку. Настает полдень, а с ним и жара. На солнце, наверное, больше 50-ти градусов. Мы все обливаемся потом. Так как, для легкости, ни офицерам, ни солдатам не велено было брать палаток, поэтому всякий, конечно, стремился усесться в тени. Я же успел-таки захватить из Вами одно полотнище от своей палатки и теперь натянул его на палку, снял черкеску, подложил ее под голову и преспокойно улегся. Немного погодя беру бинокль и начинаю осматривать горы Капет-Даг, что тянутся вдоль оазиса в версте от нас. Вон на одной плоской вершинке сидят две человеческие фигуры и спокойно смотрят на нас.

– Ведь это текинцы! Но что же делать – не гнаться же за ними в горы?

Пока так рассматриваю, вдруг слышу над собой знакомый голос:

– Скажи, пожалуйста, какой хитрый, у него и тень есть! – Смотрю, Скобелев подбегает ко мне, без кителя, с маленькой подушечкой под мышкой, сгоняет меня с места и с удовольствием растягивается. Генерал сначала было улегся под деревом в тени, но через некоторое время тень ушла, и солнце стало допекать его. Я, очень довольный, иду к товарищам под дерево и располагаюсь рядом с ними.

Здесь мы пробыли целый день. Дали отдохнуть пехоте, артиллерии. Ночевали, а с утра тронулись дальше.

Уже не помню, какой аул проезжал я, вижу, несколько казаков показываются из-за глиняной стенки сада: они едят виноград. Я беру у одного из них кисточку, пробую, – виноград ничего себе, только кисловат немного. Посылаю своего казака нарвать, а сам остаюсь на дороге и дожидаюсь. Авангард весь впереди, мы остались одни. Я с беспокойством посматриваю по сторонам, слышу, кто-то едет шибкой рысью. Оглядываюсь – казак. Позади его на седле кто-то сидел скорчившись, в одной рубахе, голова бритая, лицо кофейного цвета и, обхватив казака руками, жалобно стонал.