Марк Табб - Как далеко ты сможешь пройти?

После нескольких дней в ОИТ Королевской больницы Северного побережья меня перевели в спинальное отделение. Следующие восемь недель я пролежал на спине, глядя в потолок и считая кирпичи на стене за окном. Из-за уколов морфина, которые мне делали, я находился словно в тумане. Когда мой мозг достаточно прояснился, чтобы понять, где я и почему там нахожусь, я чуть не утонул в пучине страха. Боль была нестерпимой. Лежа в койке, я чувствовал себя так, словно кто-то поджаривает меня паяльной лампой. Врачи перепробовали несколько кроватей разной конструкции, пытаясь найти способ ослабить мою боль, но ничего не помогало. Когда боль становилась настолько мучительной, что я не мог еевыносить, мне увеличивали дозы обезболивающих, которые опять погружали меня в глубокий туман. Началась депрессия. Я понял, почему спинальных пациентов держат под строгим наблюдением. Многие решают, что лучше покончить со всем этим, чем мириться с болью и потерей способности использовать свои конечности. По сравнению с ними мне еще повезло. У меня отнялись только ноги.

В какой-то момент моего восьминедельного лежания на спине меня пришел навестить Колин. Он привел с собой моего друга Уоррена Херста. Чтобы меня повидать, они проехали на своих байках почти 50 километров до Сиднея и даже не побоялись интенсивного движения на мосту Харбор-Бридж. Когда они вошли в мое отделение, сестра вручила им фруктовый салат, который она приготовила для меня из всех фруктов, принесенных посетителями. Она рассчитывала, что они меня им накормят. Но у Колина и Уоррена были на этот счет другие идеи. Не сказав ни слова, она вошли ко мне в палату и принялись поедать салат у меня на глазах. Покончив с последними кусочками фруктов, они развернулись ко мне спиной, спустили велошорты и показали мне свои зады. Натянув шорты снова, Колин повернулся и сказал: «Мы еще вернемся». Они проехали на своих байках 50 километров, чтобы произнести только эти три слова. Затем они ушли.

Лежа там, совершенно беспомощный и не в состоянии что-либо сделать, я не смог выдавить из себя ни слова. Я не разозлился. Конечно, было жаль, что мне не досталось салата, но я не злился на Колина. Этой выходкой он словно хотел сказать:

– На этот раз я тебя сделал. А теперь встань с этой койки и попробуй взять у меня реванш.

Что касается «встать с койки», это было легче сказать, чем сделать. Как ни странно, никто ни разу не подошел ко мне, чтобы попытаться «поговорить начистоту». Никто: ни врач, ни отец, ни брат, ни сестра – не взглянул мне прямо в глаза и не сказал: «Джон, вероятно, ты больше никогда не сможешь ходить».

Во всяком случае, я не помню такого разговора, и можете мне поверить: его бы я обязательно запомнил. Ведь смысл всей моей предыдущей жизни заключался в беге. Если бы кто-нибудь сообщил мне, что теперь с этой жизнью придется распрощаться навсегда, вряд ли я смог бы это забыть.

Возможно, никто не сказал мне этого потому, что для меня это должно быть очевидным. Мне сообщили, что местом одного из трех переломов позвоночника у меня был двенадцатый грудной позвонок (Т12). Однако спинной мозг не был разорван полностью. Маленькая полоска осталась целой. Формально это делало меня человеком, страдающим частичной параплегией нижних конечностей. После того как все мои повреждения зажили и я смог заняться физиотерапией, оказалось, что я был способен примерно на 25 процентов использовать свою левую ногу, в то время как правая нога почти не работала. Это была хорошая новость, и я ухватился за нее. С самого начала я был полон решимости вернуть назад свою старую жизнь. От врачей я узнал, что первые два года после аварии являются критическими. Они много раз повторяли мне: «Насколько восстановятся твои моторные навыки за два года, такими они, скорее всего, и останутся до конца твоей жизни». Для меня это означало, что в моем распоряжении было два года на то, чтобы снова встать на ноги и обрести способность не только ходить, но и бегать. Я все еще лелеял мечты об игре в профессиональный футбол и использовании всех возможностей, которые лежали передо мной до того, как я выехал на своем байке на трассу М4 в тот солнечный июньский день.

Мне никогда не говорили, что вернуть назад мою старую жизнь невозможно, – вероятно, потому, что никто: ни мой невролог, ни кто-нибудь другой из команды терапевтов, которые со мной работали, – не знал, какого прогресса я смогу добиться. Каждая травма спинного мозга уникальна, так же как процесс восстановления пациента. Сейчас я уверен, что они довольно хорошо представляли, каковы мои шансы снова встать на ноги. Тем не менее никто ни разу не подошел ко мне и не разрушил мои мечты о возможности снова ходить и бегать. Родные призывали меня бороться изо всех сил. Марк снова и снова говорил мне: «Джон, тебе нужно думать о выздоровлении как о беговой дистанции. Она будет не спринтерской, а марафонской. Но не бойся, ты обязательно доберешься до финишной ленточки». Марк работал медбратом, поэтому я воспринял его слова как нечто большее, чем простое желание одного близкого родственника подбодрить другого.