Мария Кротова - Бавыкинский дневник. Воспоминания двадцатого века

Солотча. Это курортное место в 20 км от Рязани. Я там каждое лето жила: то в лагере, то на даче, а последний раз – в 1937 году – в доме отдыха, где мой отец работал врачом.

Лагерь в бывшем монастыре. Этот монастырь и сейчас стоит. Но тогда интереса к старине не было, а просто использовали пустое помещение. Огромные спальни с высоченными потоками и маленькими окнами. На стенах и на потолках – фрески со святыми, тёмные, закопчённые. Мы, маленькие, очень боялись ночью выходить в туалет – во двор. Поэтому лестница – огромная, каменная – вся была записана.

Девочки ходили в шароварах – пышных, но коротких, как юбочки. Мои шаровары были сшиты из бабушкиной юбки – тёмно-синие, шуршащие. Я очень ими гордилась – ни у кого не было таких! Тщеславие в 9 лет.

Целыми днями сидели у монастырской стены в тенёчке, играли в камушки и пели песни: «Аванти, пополо!» (итальянское «Бандера росса»), «Через речку перешли, на полянке сели», «Там вдали за рекой».

Потом каждый год я одну-две смены жила в Солотче в санаторных лагерях. Это мне дало очень много для моей будущей работы в пионерских лагерях. Там я узнала все танцы (массовые), аттракционы, проведение линейки, костров и т. п.

В палатах нас было по 10 человек. Вечерами, когда взрослые уходили, мы веселились от души: скакали, бросались подушками. Один раз подушка лопнула; оказалось, что она набита разноцветными, яркими попугайными перьями! Мы их все разобрали по рукам, а наволочку выбросили. Не знаю, как потом за неё отчитывалась воспитательница.

Когда мне было лет 14, я играла в теннис (училась). Поиграла две недели. Потом мне попали мячиком в переносицу и сломали очки. За это время я так сильно сбавила в весе, что меня положили в изолятор и отпаивали молоком.

Массовые танцы устраивали на зелёном лугу. В кругу одновременно танцевали человек 200. Играл баян. До сих пор помню «вальс с переходом», когда каждый тур заканчивался двумя шагами вперёд – каждый участник встречался с новым партнёром и так обходил по кругу всех, пока не встречался с тем, с кем начинал танец. Па были очень простые. Помню восторг от встречи со «своим» партнером и общий вопль «ура!».

Самое интересное в лагере было – пересменка. Большинство ребят разъезжалось, оставались десятка два с путевками на вторую смену. Мы жили дня три-четыре как хотели, никаких линеек, потом застилали койки во всех корпусах. Собирались в клубе, я бренчала на разбитом пианино «Девушку из маленькой таверны», и мы хором пели песню (моего, разумеется, сочинения):

Солотча – райский уголок. Сосны, земляника, речка, белые песчаные пляжи. Я мечтала побывать там взрослой. Моя сестра Дея со своим внуком Серёжей как-то отдыхала там на турбазе, а мне не удалось, и теперь уже, конечно, не удастся. Но если моим внукам когда-нибудь случится достать путёвку в дом отдыха или на турбазу в Солотче – вспомните меня. Впрочем, там, как и везде, наверняка лес стал редким, мох вытоптан, речка обмелела, пляжи загрязнились. Надеюсь, что воздух остался прежним – сосновым.

Разбирала с Геной Панфиловым его рассказ.

А вообще весь день сидела дома, хотя была хорошая погода. Погладила бельё, кое-что починила, сделала творог.

Сыграли в шахматы (1,5: 1,5) – Ганя выиграл первую партию, чему очень обрадовался, а я ещё больше.

Читала журналы, в том числе и вслух, слушала по радио передачу «Отцы и дети».

Получила письмо и бандероль от Нелли из Магадана.

Когда началась война, я сдавала экзамены за четвёртый курс ИФЛИ 1 1 Московский институт философии, литературы и истории. . Война началась 22-го июня, а 23-го я сдавала русскую литературу 19-го века (вторую половину). К четвёртому курсу я наловчилась всё сдавать на «отлично».

В институте было настроение ликвидации. Нам разрешили сдать госэкзамены без пятого курса. Всем нам казалось, что нормальная жизнь никогда не вернётся. Наши мальчики все пошли добровольцами. Мы (компания девочек) получили бланки, где должны были расписаться профессора в приёме госэкзаменов (формальность).

Приехали мы домой к Дмитрию Николаевичу Ушакову (составителю известного толкового словаря). Он сидел в кресле у стола, заваленного бумагами, бледный и небритый. Комната заставлена чемоданами. Мы, перебивая друг друга, объяснили суть дела. Ушаков рассеянно нас выслушал и сказал: «Какие могут быть экзамены? Давайте бумажку, я подпишу».