Рожер де Дама - Записки графа Рожера Дама

Великий князь, ненавидевший князя Потемкина, думал, что он мог позволить себе дурно отзываться о нём, уверенный, что я охладел к князю из-за последнего случая, но на все его нападки я возражал таким образом, чтобы он мог заметить, что я никогда не терял чувства благодарности. Я не мог, однако, отказать себе в шутке в ответ на один из его вопросов, обращенных ко мне: «В какой главе книги г. маршала Вобана вы прочли, что для взятия города следует во время осады иметь при себе племянниц?» «Может быть, в главе о роговых изделиях, — ответил я. — Впрочем, они там не необходимы». Он окончил разговор, в котором я оставался верен князю, лестным для меня комплиментом: «Я вижу, что у вас единственный способ мстить за несправедливость — это искать случая, который дал бы возможность пожаловаться на новую несправедливость; ну, так следующая кампания даст вам такой случай».

Я был приглашен посмотреть на учение двух батальонов великого князя, которыми он сам командовал, а несколько дней спустя он пригласил меня на обед в своем маленьком загородном доме, в Павловске [70] Павловск в 28 верст. от Петербурга, деревня, подаренная Екатериной сыну в 1775 г. Загородный дом князя, построенный в 1780 г, был в 1803 г. сожжен и вновь отстроен по новому плану. . Вблизи великий князь похож был на прусского майора, преувеличивавшего для виду все мелочи и подробности службы, не заботясь о цели, к которой можно бы подойти более просто. У себя за городом он был похож на доброго гражданина, хорошего мужа, хорошего отца семьи, без притязаний, и только там он выигрывал. Однако иногда в присутствии двух, трех человек, которых он больше любил, он выказывал склонность к жестокости и мстительности, которые их пугали. Принц Ангальт, к которому он питал самое дружественное доверие и приязнь, слышал, как он сказал раз: «Я покажу этим несчастным, что значит убить своего Императора!» (он намекал на смерть своего отца). Великая княгиня [71] Софья Доротея Вюртембергская, называвшаяся также Марией Феодоровной, сочеталась браком (1776 г.) с великим князем, вдовцом после Вильгельмины Гессен-Дармштадтской. умеряла его жестокость, но не могла успокоить его относительно этой мысли, выводившей его из себя. У неё был нежный и добрый характер, долгое время приносивший пользу её мужу. Императрица знала это и выражала ей свою признательность изысканной внимательностью. Принц Ангальт в то время несколько раз говорил мне: «Будем счастливы в этой стране во время существующего царствования, но когда оно окончится, удалимся, так как неудобно будет больше оставаться в ней».

Я никогда не видел Петергофа, любимой резиденции Петра III, а не был там, чтобы не пришлось сказать об этом Императрице, которая часто спрашивала меня, что я видел нового. С воспоминанием об этом месте естественно невольно связывалось в ней тяжелое чувство; из внимания к ней за её милости я щадил это чувство. Её любезной заботливости, с которой она часто направляла мои поездки, я обязан тем, что мне так и не удалось видеть Кронштадта, одного из интереснейших мест; сколько раз я ни назначал дня, в который хотел ехать, она каждый раз требовала отложить поездку до тех пор, когда лед пройдет, чтобы я лучше мог судить о порте; но мой отъезд из Петербурга наступил внезапно, так что я не был вовремя предупрежден и не мог уже пополнить знакомства со всем тем, что Петербург представляет любопытного.

Зима проходила, а прелестный дом графа Сегюра, общество, представления в Эрмитаже и любовь заполняли всё мое время, каждый миг. Часто я проводил вечера с графом Сегюром, графом Кобенцлем и принцем Ангальтом у г. Мамонова, фаворита Императрицы. Это был бы отличный человек, если бы положение его не было унизительным; должность его, возвышенная до должности почетной, исправление которой было столь же странным, сколь достойным презрения, эта должность давала ему, как и многочисленным его предшественникам, чин, первенствующее положение и все почести при дворе, где он жил и где он содержался за счет дома Императрицы

Любовь, которую возвещал взгляд, которую неловкость могла отнять и которая поддерживалась ловкостью или силой, всегда вела к несметному богатству и знакам отличия. Тому, кто был облечен всем этим, она обеспечивала снисхождение и презрение, и даже те, которые не могли понять чудовищности скандала и безнравственности, никогда не колебались склониться перед идолом, который Императрица покрывала своим величием. Почитая Императрицу во всём, не чувствовали никакой брезгливости выразить благоговение перед её вкусом, её выбором и даже предметами её страсти. Мамонов оправдывал эту страсть своею любезностью, вежливостью и красивым лицом. И всё из преданности и уважения к Екатерине II, считавшиеся с её министрами государства, не краснея, считались и с министрами её удовольствий. Однако по тому, как за ними ухаживали, можно было узнать степень благородства или низости каждого фаворита.