Рожер де Дама - Записки графа Рожера Дама

4-го и 5-го октября флот капитан-паши значительно увеличился; насчитывали 87 парусных судов различной силы и величины. Князь Потемкин был очень встревожен этим, но не находил иного способа, кроме общих канонад, от которых не защищали жителей и их дома; но это обстоятельство не могло их заставить сдаться.

6-го я объезжал внешние батареи с одним знакомым, как вдруг, глядя по направлению турецкой батареи, палившей в нашу, за которой я находился, я совершенно ясно разглядел черную точку — ядро, которое ударилось в верх бруствера батареи. Скорее инстинктивным, чем сознательным движением я заставил коня отскочить вправо, и ядро, которое первым своим рикошетом разорвало бы меня, едва коснулось моего бедра. Я видел, как бедро вздулось, подобно мыльному пузырю, который надувают. Я ощутил общую оцепенелость ноги от бедра до ступни, но никакой острой боли не чувствовал и не упал с коня. Знакомый, с которым я был там, медленно отвел меня в лагерь, где меня уложили. Хирург-француз, осмотрев место, затронутое ядром, поврежденное и опаленное им, объявил, что не может узнать, сломано ли бедро, пока опухоль не спадет, на что потребуется, по крайней мере, четыре дня. Я должен сознаться, что ощутил чрезвычайную скорбь, так как предположив даже, что жизни моей не угрожала опасность, всё же я не был в состоянии служить, по крайней мере, продолжительное время и должен был подвергнуться вынужденному покою, который был для меня страшнее самой смерти. Странное дело! Когда хирург-француз пришел ко мне утром, чтобы перевязать мою первую рану, которая еще нагнаивалась, принц Линь, услыхав из своей палатки, что я противился перевязке, чтобы иметь возможность скорее выходить, крикнул хирургу: «Оставьте его! не стоит перевязывать, он скоро будет снова ранен, и вы тогда заодно уж перевяжете обе раны». И точно для того, чтобы сбылось это предсказание, хирург через несколько часов снова появился у меня.

Первые два дня я провел в сильнейшем беспокойстве, так как не чувствовал вовсе ни бедра, ни всей левой ноги, как если бы вовсе её не было; на третий и четвертый опухоль стала опадать, а на пятый хирург мог уже удостоверить, что у меня ничего не сломано, что нужно только много терпения и что со временем к мускулам вернутся их прежние необходимые им способности. Большая тяжесть отлегла от сердца. Я намеревался не позволять себе излишней неосторожности, пока дело осады будет представлять интерес в прежней степени, но как только наступит решительный момент, — преодолеть все препятствия.

8-го октября весь флот капитан-паши поднял паруса и исчез. Это обстоятельство возбудило надежду, что флот покинул эту стоянку или чтобы сразиться с русским флотом, который, может быть, пришел из Севастополя, или для того, чтобы дать возможность сдаться сераскиру [49] Генерал-аншеф армии. Очакова. Каково же было наше недоумение, когда 9-го он вернулся, снова стал на якорь на том же месте и тем самым разрушил все наши надежды.

10-го октября принц Линь, соскучившийся, утомленный и справедливо возмущенный тем, что не мог добиться от князя Потемкина действий, которые бы более сообразовались с его инструкциями, отправился на генеральную квартиру фельдмаршала Румянцева, собираясь попробовать расположить его в пользу своих желаний. Его разлука со мной была для меня чувствительным лишением; его заботы обо мне, его поддержка, его непоколебимая обязательность, его постоянная любезность до сих пор сильно способствовали интересу и прелести моей жизни; он покидал меня больного, но еще более опечаленного мыслью лишиться, вследствие его отсутствия, части удовольствий, которые он и придумывал, и выполнял. Офицеры армии всех рангов окружили меня заботами, стараясь утешить. Князь Потемкин привел ко мне свою третью племянницу, которая, проездом в Неаполь, где муж её был министром, заехала провести несколько дней у дяди. Он сказал мне при этом, что не хотел лишить меня удовольствия видеть одну из красивейших женщин империи. Это была графиня Скавронская [50] Иван Долгорукий говорит, что она была «самая любезная» из дочерей Марии Энгельгард. Её муж граф Павел Мартынович Скавронский (1757–1793) был особенно известен своими странностями. В «Русских портретах XVIII и XIX ст.» воспроизведен её портрет Ангеликой Кауфман. . Императрица также пожелала получить сведения о моем состоянии и прислала ко мне от своего имени дежурного генерала армии, поручив ему узнать о моем здоровье лично от меня и засвидетельствовать мне участие, которое она соизволяла принимать во мне.