Павел Михайлов - Бродский И. А. - 100 и 1 цитата

Единственно хотелось бы уточнить, что раскручивание нашего глобуса происходит все-таки не бездумно, а по некоторому принципу, а именно: все, что имеет отношение к человеку и языку.

«Человек представляет

только самого себя,

свои восторги и страхи,

свой уникальный опыт».

Итак, мы представляем вам в первую очередь человека, имевшего дар слышать гул языка. Мы не можем говорить о нем иначе, как о человеке, ибо «человек представляет только самого себя, свои восторги и страхи, свой уникальный опыт».

И можем приводить только его комментарии:

«…Вообще в этой идее представительства есть нечто чрезвычайно диковатое. Никто никого нигде не представляет, тем более — писатель, тем более — поэт. Максимум, что поэт может “представлять”, — это язык: но и это — натяжка. Человек представляет только самого себя, свои восторги и страхи, свой уникальный опыт, если таковой имеется. В более общем смысле — видовой потенциал сапиенса: духовный, психический, интеллектуальный, нравственный, безнравственный. В конечном счете тем, что поэт этот или писатель к существующим представлениям о видовом потенциале добавляет, и измеряется его достоинство. Литература есть, по существу, история вида, диктуемая не столько опытом, сколько языком».

Мы говорим о человеке, уже совершившем свои 12 подвигов, и мы имеем возможность говорить о цельности. Правда, сейчас пока что в сознании русских людей жизнь Бродского делится на «Ленинградский период до 72-го года» и «Американский после 72-го года». Причем, по совершенно непонятным причинам, предпочтение отдается советскому периоду. И в этом кроется какое-то неоправданное узурпаторство, потому что русский человек до сих пор имел размытые представления об эмиграционной жизни Бродского. И только сейчас, с выходом книги Элендеи Проффер «Бродский среди нас», все немного встает на свои места. И становится понятно, что этот человек, скорее всего, либо принадлежит всем, либо, что больше похоже на правду, не принадлежит никому.

«На протяжении человеческой жизни

на вас действуют две силы,

две гравитации — одна, которая

вас тянет к земле, к дому,

к друзьям, к любви; и другая,

которая вас как бы немножечко

вовне вытаскивает».

Комментарий:

Амаяда Айзпуриете: Я поняла по вашим эссе, что это попытки западному читателю объяснить, приблизить русских поэтов, исходя из их биографий. А как вы считаете, что необходимо знать из вашей биографии читателю в России, чтобы вас понять? Кроме того, что у всех на виду. Кроме эмиграции, Нобелевской премии?

Иосиф Бродский: Понятия не имею. Никаких биографических фактов и тайн не было. За исключением того, что, когда мне было двадцать два или двадцать три года, у меня появилось ощущение, что в меня вселилось нечто иное. И что меня, собственно, не интересует окружение. Что все это — в лучшем случае трамплин. То место, откуда надо уходить. Все то, что произошло, все эти “бенцы”, разрывы с людьми, со страной. Это все, при всей мелодраматичности этих средств — а в жизни других нет, — это всего лишь иллюстрация такой тенденции ко все большей и большей автономии, которую можно даже сравнить с автономией если и не небесного тела, то, во всяком случае, космического снаряда. На протяжении человеческой жизни на вас действуют две силы, две гравитации — одна, которая вас тянет к земле, к дому, к друзьям, к любви; и другая, которая вас как бы немножечко вовне вытаскивает.И так со мной случилось, а может, и не случилось, может быть, за всем этим есть определенная логика, и я думаю, что даже больше чем логика, что на самом деле меня действительно испытывает страсть к разрывам, даже не страсть к разрывам, а тяга вовне, из дому. Не получалось, не получалось, десять лет ничего не получалось, десять лет я осаждал крепость. Каждый день я уходил из этой квартиры, из этого дома, ну почему не получалось? И вдруг — я помню, спускался по лестнице, и вдруг подумал: а может быть, и не должно было получиться? Этого себе обычно не позволяешь — таких вещей говорить, всегда считаешь себя виновным во всем. Меня в действительности всегда в сильной степени тянуло вовне, не в другое место, не так, скажем, как в другую квартиру, другую кровать, а просто, в некотором роде, в бесконечность. И поскольку я стишки сочиняю, то пытаюсь эту самую бесконечность некоторым образом продемонстрировать. Рано или поздно наступает момент, когда на вас земное притяжение перестает действовать, когда вы оказываетесь во власти тяготения вовне. И тогда уже вернуться никак невозможно. Можно — только для того, чтобы вместе сфотографироваться.