Александр Ольшанский - Все люди – братья?!

В роду Хикмета – целое созвездие ярких людей. Несколько пашей. В том числе дед Мехмед Назым-паша, губернатор Салоник. В том числе и поэты. Удивительной женщиной была мать Айше Джелиле – необыкновенно красивая, художница, независимая, образованная. Из Франции, где постигала тайны живописи, вернулась поклонницей идей французской революции.

Как и прадед, юный Назым становится курсантом военно-морского училища. Турция в Первой мировой войне потерпела поражение. В горах Анатолии партизанские отряды во главе с Мустафой Кемалем, будущим Ататюрком, вели борьбу с оккупантами. Курсанты требовали отпустить их к Кемалю и взбунтовались, отказавшись пойти на занятия. Назыма и его нескольких товарищей исключили из училища.

Стихи юного поэта-патриота – самое яркое явление турецкой литературы тех лет. Оккупанты обнаглели, и мать поэта однажды вышла на балкон и стала читать французским офицерам, жившим напротив, стихи их соотечественников. Стихотворение Назыма «Пленник сорока разбойников» стало своего рода призывом к топору.

Назым с тремя поэтами-сверстниками выбирается из Стамбула. «Я еду в Анатолию, к Мустафе Кемаль-паше…» Там он встречается со «спартаковцами» – турецкими рабочими, вернувшимися из Германии, и под их влиянием постигает азы коммунизма. Это обстоятельство и разочарование в кемалистах приведет его в Москву, в Коммунистический университет народов Востока.

На склоне лет он часто приезжал в гости к студентам Литинститута. Старался передать нам свой огромный опыт. Быть может, влекло в Дом Герцена потому, что в годы его молодости в нем находился Клуб писателей.

Назым, блистательный рассказчик, не без юмора поведал нам о первых московских впечатлениях. Познакомился с сестрами-коминтерновками. Он не знает русского языка, они – турецкого. Преимущественно разгуливает по Москве с одной из сестер. Она в кожанке, наган на бедре. Но, как сказать, что она ему очень нравится? Она приводит его на литературный вечер, представляет поэтам. Ему дают слово. Маяковский подбадривает: «Не бойся, турок, всё равно не поймут…» Слушатели награждают Назыма овацией.

На следующий день он читает те же стихи, но летят помидоры и «в голову большие книги». Спутница объясняет, что его приняли за перебежчика. Вчера он был с футуристами, а сегодня – с имажинистами…

Назым познакомился со многими литераторами и деятелями искусства той поры. С Николаем Экком – будущим режиссером знаменитого кинофильма «Путевка в жизнь» – задумал создать две театральные эпопеи: «Государство и революция» и «Империализм, как высшая стадия капитализма». Не больше и не меньше.

Много и с болью рассказывал о Маяковском. Вспоминал его выставку, тоску в глазах поэта. Маяковский оказал на него огромное влияние. Хикмет считал его своим учителем, но не причислял себя к подражателям. Он полагал, что Маяковский и он сблизили поэзию с прозой – новое содержание требовало новой формы выражения. К тому же Хикмет впервые заставил зазвучать турецкую поэзию на площадях, перед народом.

Состав студентов Литинститута был весьма многонационален, и Хикмет заявил нам:

– Я, прежде всего, коммунист, потом – поэт, а потом – турок.

Если бы компартии состояли из хикметов, а не из Лениных, Сталиных, Троцких, Горбачевых и ельциных, то коммунистическую идею никому и никогда не удалось бы скомпрометировать. В данном случае Хикмет – яркое подтверждение того, что дело не в идеях, если они, конечно, не людоедские, а в людях, их претворяющих в жизнь. Вышеупомянутые большевики и необольшевики гуманнейшую идею равенства людей и созидания рая на Земле превратили в людоедскую классовую борьбу, концлагеря, наконец, во всесоюзный бардак и всероссийский грабеж.

Хикмет был непримиримым и беспощадным врагом любых условностей.

– Почему я, человек с больным сердцем, должен обязательно уступать место женщине в метро? Зачем в опере текст, который вполне можно произнести обычной разговорной речью, надо петь? – это примеры тех его недоумений, которыми он щедро делился со студенческой аудиторией.

– Всегда пишите набело. Не считайте то, что пишете, черновиком. В жизни нет черновиков. Пишите так, словно у вас никогда не будет возможности вернуться к работе над произведением. Именно так я писал «Легенду о любви…».

Знаменитую свою пьесу он писал в турецкой тюрьме, допуская, что в любую ночь его могут расстрелять. Его за каждую книгу сажали в тюрьму. Подговаривали заключенных расправиться с поэтом, выводили ночами на палубу военного корабля, щелкали сзади винтовочными затворами, имитируя расстрел. В общей сложности его приговорили к 55 годам тюрьмы, из них он четырнадцать отсидел.