Александр Ольшанский - Все люди – братья?!

Не без оснований мы сравнивали свой вуз с пушкинским лицеем и считали Литинститут его преемником. В те времена вечера поэзии в Политехническом музее проходили под присмотром конной милиции. На общественную арену страны вышло поколение шестидесятников. Они не могли быть политиками, так как в стране политическая деятельность безраздельно принадлежала коммунистической партии. Поэтому шестидесятники могли проявить себя в литературе и искусстве или в науке.

Многие из наших преподавателей вернулись недавно из лагерей, но о своем недавнем прошлом не распространялись. Никита Хрущев в перерывах неустанных забот о кукурузе и реформах типа «шило на мыло», собирал в Кремле творческую интеллигенцию и устраивал разносы. На весь мир прозвучал скандал с публикацией в Италии романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго». Роман как роман, никаких особенных художественных открытий там нет, да и вреда для советского социализма никакого, если бы опубликовали в Советском Союзе, он не принес бы. Деятельность кремлевских властителей, самого Хрущева, нанесла ущерб делу социализма и коммунизма (в этом смысле У. Черчилль совершенно прав) больше, чем советская и антисоветская литература и искусство вместе взятые.

Не стоит усматривать в данном случае каких-либо противоречий в действиях Хрущева. Он понимал, что не только руки по локоть, но и лысина у него в крови. Естественно, всю вину за репрессии валил на Сталина, напяливая на себя тогу верного ленинца. Хрущев хотел отделить Сталина от Ленина, социализм и коммунизм от кровавых репрессий и бесчеловечности сталинского режима. Заодно и себя – от отца народов. Но общество стало сомневаться в правильности самого «верного учения», – вот чего не ожидал Никита.

Он эксплуатировал уважение народа к Ленину, причисляя себя к когорте «верных ленинцев». Из Ленина коммунистическая пропаганда делала бога. Вся отрицательная информация о его кровавой, буквально сатанинской деятельности замалчивалась и каралась самым жестоким образом. «Иконописцы» из числа творческой «интеллигенции», создавшие лживые образы вождя, процветали. Ложь прибыльна.

Хрущев же, ловкий, можно сказать, даже увертливый деятель, умел заметать за собой следы. Сталину служил верным псом, а после смерти хозяина – превратился в шакала по отношению к нему. По указанию Хрущева его захоронили в гробу из неструганых досок, со щелями. Акт глумления? На разоблачении культа Сталина Хрущев фактически заимел свой культ. И вдруг в последние годы пребывания в Кремле антисталинская риторика почти исчезла из уст Хрущева. Так в чем же причина того, что Никита приуныл?

В то время председателем КГБ был В. Семичастный. Якобы Хрущев вызвал его к себе и дал указание все решения троек и особых совещаний, завизированных им и другими членами политбюро, изъять из архивов и доставить ему. Прошел месяц, второй, а Семичастный не спешит с папками позорных решений. Вызывает его к себе Хрущев, мол, я давал указание, почему не выполняешь? «Его невозможно выполнить, – ответил Семичастный. – Эти решения рассеяны по всем делам. К примеру, находим внутри справки о собрании в каком-то воронежском колхозе…» Судя по всему, зная превосходно нравы своих подельников, Сталин повязывал их, вынуждал визировать расстрельные списки, а чтобы они не сумели быстро замести следы, распорядился рассеять документы по всем архивам. Не исключено, что наряду с недовольством антисталинской политикой, «неисполнительность» Семичастного тоже повлияла на Хрущева.

Наш институт был, пожалуй, самым малочисленным в стране по количеству студентов. Поэтов, прозаиков, драматургов и критиков на нашем курсе не набиралось и двадцати. Десять переводчиков с эстонского – в основном высокомерных вчерашних школьниц из Таллинна, и несколько иностранцев-арабов – из Судана, Йемена, Эфиопии, Ирака. Всего на очном отделении, а оно в творческом плане ставилось куда выше заочного, училось человек сто двадцать. Но в два раза было больше преподавателей, поскольку для обучения чрезвычайно разнообразной публики требовались подчас редкие специалисты.

В том, что на очное отделение отбирались самые одаренные и в творческом плане самые перспективные молодые литераторы, я убедился на собственном опыте. Практически все мои сокурсники-очники вступили в Союз писателей, стали кто известным, кто менее известным, но профессиональными литераторами. Тогда как судьба однокурсников-заочников, а их было почти полторы сотни, мне известна, как и история мидян. Кроме нескольких человек и, конечно же, Николая Рубцова, который, как и я, на заочном отделении оказался потому, что Хрущев закрыл очное отделение.