Фабиан Гарин - Командующий фронтом

— Умру, но никого не выдам.

Лазо подумал и сказал:

— Хорошо, Ниночка, я поручу вам одно важное дело.

Пригожина насторожилась.

— На днях выйдет газета «Коммунист». Можете ли вы спрятать часть тиража в американском Красном Кресте, а выдавать газету по условному коду? Придет кто-нибудь и скажет: «Можно ли нашей организации получить пятнадцать бинтов?» Вы спросите: «Есть ли у вас бумага и шпагат?» Вам ответят: «Мне дал дядя Толя». И все! После этих фраз вы должны выдать…

— Пятнадцать газет, — догадалась Нина.

— Правильно! Ну как, беретесь за это?

— Безоговорочно.

Неожиданно в дверь сильно постучали.

Лазо быстро разделся, повесил на гвоздь штаны и лег в постель Пригожиной, нащупав под подушкой револьвер. Нина видела, как он прятал револьвер, но не выразила ни удивления, ни испуга.

— Ну, Ниночка, — хладнокровно сказал Лазо, — выдержите испытание?

Она не ответила и пошла открывать дверь. В комнату донеслась брань, по которой Лазо узнал контрразведчиков. «Лучше бы я ночевал в своей каморке», — подумал он.

В комнату ввалились два офицера и солдаты. Офицеры изрядно выпили и с трудом стояли на ногах.

— Кто здесь проживает? — крикнул один из офицеров. Он шатался из стороны в сторону, но старался держаться воинственно.

— Я, служащая американского Красного Креста, вот мое удостоверение, — спокойно ответила Пригожина и решила их припугнуть: — Знает ли американский консул, что вы явились ко мне с обыском?

— Что вы, мадам, — извиняясь, ответил офицер, — мы только хотели узнать, кто здесь живет.

— У меня ночует мой жених.

Лазо лежал в постели и молчал, но в этом молчании таилось огромное волнение за судьбу Пригожиной, которую он подвергал испытанию и опасности.

— Оружие есть? — спросил офицер у Лазо.

Сергей поднялся с постели и, не смущаясь своим видом перед Ниной, подошел к стене, снял с гвоздя штаны и подал их офицеру.

— Пожалуйста, проверьте! — сказал он, сохраняя хладнокровие. — Я сроду не держал оружия в руках.

Офицер засунул руку в карманы брюк, пошарил и бросил их на спинку стула.

— Пардон, мадам, — сказал он, улыбнувшись, и с цинизмом добавил: — Желаю продолжать чудесное времяпрепровождение.

— Мерси, — ответила ему Пригожина в тон.

Утром Лазо надел костюм Анатолия Гурана, попрощался с Ниной и отправился на квартиру Ягодкина. В коридоре у Пригожиной остался куль муки, давно привезенный к ней Меркуловым. Если бы Лазо остановили на улице, то он сказал бы: «Отнес мадам муку, можете справиться».

С моря дул студеный ветер. На рейде застыли на якорях броненосцы и крейсеры, и на них развевались чужеземные флаги.

«Скоро, голубчики, проводим, мы вас без сожаления в далекий рейс», — думал Лазо, шагая вразвалку.

В преддверии нового, двадцатого года приморским большевикам было чему радоваться — разложение в белых войсках достигло предела. Солдатские комитеты и либерально настроенные офицеры выполняли приказы Военно-революционного штаба за подписью «Сергей». Чем сильнее расшатывалась дисциплина в розановских полках, тем больше свирепствовали японцы, решившие любой ценой захватить Приморье с его несметными богатствами. В Свиягине на станции висел плакат с надписью:

«Русский гражданин, проходя мимо японцев, обязательно должен приветствовать их под козырек, либо снять перед ними головной убор».

Так уж повелось исстари: в ночь под Новый год забывать горести и думать лишь о хорошем.

— Большевики не аскеты, — заявил Всеволод Сибирцев, — мы тоже встретим Новый год, но без музыки и шума, зато в тесном кругу, вспомним безвременно погибших друзей, поговорим о наших делах, поднимем бокалы за светлую судьбу советского человека и тихо споем наши революционные песни.

За несколько дней до Нового года Сергей Георгиевич послал Пригожиной газеты, и та, тщательно выполняя указания Лазо, выдавала «Коммунист» незнакомым приветливым людям.

В последний день декабря город зашевелился как муравейник. Все суетились, спешили, забыв о том, что идет война, что на рейде стоят чужие корабли, которые могут в любую минуту направить жерла пушек на город. Все готовились к новогодней встрече.

Ночью подпольный комитет партии и активисты собрались на конспиративной квартире на Первой Речке. Лазо в письме к Ольге Андреевне потом писал:

«Сидели до утра. Настроение было хорошее, хотя многим было тяжело за те потери, которые мы понесли за последний год. Эта смесь неподдельного веселья с сознанием тяжести борьбы еще глубже сплотила всех. Я уверен, что не только я один, но и все мы унесли с этого вечера много хорошего, много сил и бодрости».