Фабиан Гарин - Командующий фронтом

— Зачем? — удивился Сережа.

— Барин-то смекнул, что на этом деле можно заработать. Деньги за больных платили родные, и немалые, а барин больных кашами кормил. Смотришь, прошел год-другой, а больной прощался и уходил вон туда, — Михалаке в третий раз показал рукой, подняв ее к небу, — а там уж как положено: кому в рай, кому в ад. А по детям своим — Косте да Жене — барин и место назвал Костюженами.

— Это правда, Михалаке?

— Люди говорят, и я так говорю.

Кучер закончил рассказ, докурил и сплюнул в сторону.

Сережа слушал с интересом, потом закрыл глаза и незаметно уснул.

Мерно, лениво тянулась жизнь на хуторе, не суля никаких изменений, но революционные события 1905 года, охватившие Бессарабию, напугали помещиков, и они стали покидать насиженные места.

Семья Лазо никуда не уехала. Двенадцатилетнему Сереже трудно было разобраться в происходящих событиях, но, вспоминая рассказы учителя Кодряну о недовольстве крестьян, думал, что Богдан Раду, который когда-то так круто выпроводил его из своей избы, со дня на день заявит свои претензии на землю. Доктор Чорба со страхом рассказывал, что по Бессарабии гуляет неуловимый гайдук Антосяк со своими молодцами и поджигает барские усадьбы. Сережа тайком прислушивался к рассказам доктора, сожалея о том, что рядом нет Федора Ивановича, который объяснил бы, что происходит вокруг и внес бы ясность в его, Сережины, путаные мысли. Он даже собрался написать письмо Кодряну, но не знал его адреса.

Ни в Новых Езоренах, ни в Николаевке восстания не было. Антосяк даже до Оргеева не дошел. Крестьянского вожака арестовали в его родном селе Мокры, военно-полевой суд осудил на пожизненную каторгу в Сибирь. Помещики возвратились в свои имения, и жизнь потекла своим чередом.

Проходили зимы со снежными буранами, за ними солнечные весны с водами, стекавшими с холмов в овраги, летом зной иссушал землю, осенью пламенели багрянцем леса.

Старели взрослые, подрастали молодые, умерших хоронили на погостах, новорожденных пеленали и кормили грудью.

Подрос и Сергей Лазо, превратившись в паренька, а потом и в юношу с широкими плечами, правильным овалом лица, на котором светились умные черные глаза.

Однажды к Елене Степановне приехала сестра Чорбы с печальным известием о том, что доктор скоропостижно скончался.

— Теперь и посоветоваться не с кем, — пожаловалась Елена Степановна старшему сыну. — Не лучше ли будет продать дом и сад и переехать в город?

— Вот хорошо! — обрадовался Сергей. — В городе жизнь интересней, да и мне пора в гимназию.

С этого дня Елена Степановна стала серьезно помышлять о переезде. Она опасалась продешевить с продажей усадьбы, но и продать ее было не так легко — на дом без пахотной земли охотников не находилось. Каждое воскресенье она уезжала то к одному, то к другому помещику, но все безрезультатно.

— Не покупают? — спрашивал Сережа.

— Нет, сынок, — тревожно отвечала мать.

— Надо дать публикацию в кишиневскую газету, — неожиданно предложил Сергей, вспомнив, что в газете «Бессарабская жизнь» он читал о продаже и покупке домов и имений.

Елене Степановне даже в голову не приходила эта мысль.

— Поедем вместе в город, Сережа, — обрадованно предложила она, — там мы все обсудим и решим, а заодно посмотрим, как выглядит наш дом.

И по тому, как мать это сказала, Сережа почувствовал, что она считает его взрослым и намерена советоваться с ним в делах.

Окна, выходившие в сад, были занавешены кремовыми шторами, на стенах лежал мягкий свет.

Директор гимназии Иван Александрович Клоссовский, в черном сюртуке, из-под которого выглядывал белоснежный воротник с фулярным бантом, гостеприимным жестом предложил Елене Степановне кресло.

Елена Степановна достала из ридикюля письмо и задержала его в руках.

— Я вдова Георгия Ивановича Лазо.

— Имел честь быть знакомым с ним.

— Моему сыну пятнадцать лет, и я намерена определить его в гимназию.

— В пятнадцать лет? — удивился директор.

— Болезнь отца помешала ему… Но он исключительно способный юноша, впрочем, — и Елена Степановна, сочтя этот момент подходящим для передачи рекомендательного письма, протянула руку через стол, — это вам!

Директор, вскинув к переносице пенсне в золотой оправе, быстро прочитал письмо. Его писал председатель Кишиневского суда Степан Михайлович Лузгин.

— Рекомендация заслуживает внимания, но в этом году вряд ли удастся что-нибудь сделать, — развел руками директор.