Т. Дрыжакова (Легошина): Эхо прошедшей войны. В год 60-летия Великой Победы. Некоторые наиболее памятные картинки – «бои местного значения» – с моей войны

Домой я пришла, когда было совсем темно. Пробралась тихонько в дом и полезла на печку, чтобы повесить посушить своё новое платье, и услышала перепуганный крик мамы – я нечаянно задела её мокрым платьем по лицу. И зачем она полезла на печку, недоумевала я, ведь лето же? Удивило меня и то, что ругать она меня не стала, а снова легла.

Мне спать не хотелось, и я, переодевшись в сухое, пошла на улицу. Около одного из домов – ребята, другие, пришедшие из Колояра. Они ожидали нас. От них-то я и узнала, что уже идёт война, об этом передавали по радио ещё днём, а рано утром бомбили наши города, в числе которых был и Севастополь, где учился мой брат. Теперь мне стало понятно поведение мамы. Услышав об этом, она нарисовала себе картину, печальнее некуда – курсанты ещё спят (ведь всего 4 часа утра), а бомбы падают на них, спящих, и всех убивают. От расстройства у неё разболелась голова, и она полезла на теплую печку – она часто так делала. А мне всё не верилось, может инцидент какой? Нет, говорили ребята, идёт настоящая война.

А Николая Назарова, ни мы, его друзья, ни родители, больше не видели никогда.

Вообще-то тут ни вопросов, ни сомнений нет – комсомольцы в большинстве своём добровольцы и есть, приведу лишь один пример. Только из нашего 10-го класса Бессоновской средней школы в течение 1941—1942 учебного года 45 человек ушли добровольно кто в военные училища, кто – в ремесленные, а те, кто постарше, – прямо на фронт. Я не ошиблась в подсчёте: на начало учебного года в 10-том классе числилось 65 человек, на конец – всего 11, из них 10 – девочек и только один юноша, Вася Чернов, застрявший среди нас по состоянию здоровья. Другое дело, не все комсомольцы успевали воспользоваться своим правом – одни по причине малолетства или по состоянию здоровья, другие – по семейным обстоятельствам, третьи – в силу занятости на других, трудовых, фронтах.

В июне 41-го года я только что окончила 9-ый класс, когда мне ещё не было и семнадцати, и это было время полного смятения и всеобщей мобилизации. Даже задуматься над вопросом, что делать, долго не позволили, остро требовались рабочие руки, и меня сразу же определили на тяжёлые колхозные работы: покос, жатва. Косили вручную, мужчин всего ничего, и те старики или инвалиды. Самым крепким среди них был мой отец, по возрасту не подлежащий мобилизации. За ним не соглашалась вязать снопы ни одна женщина, считалось, что он может замучить «до смерти» – уж больно здоров на работу, да и хлеба ел вдоволь. «Наестся пирогов, – говорили, – и поди, успей за ним». Вот и пришлось ему взять меня в пару к одной молодой женщине, отважно согласившейся на его уговоры.

Скажу – не утаю: вязать снопы – работа весьма тяжёлая, ни тебе присесть, ни разогнуться – только успевай хватать, вязать и ставить. А я без сноровки, да и силёнок у меня было всегда маловато, вдвоём еле-еле успевали за ним. Он-то останавливался, жалеючи нас, но не надолго – времени терять было нельзя, хлеб следовало убрать до дождей и без потерь, он нужен был фронту. Подойдёт время обеда, и я падаю там, где стою, и никакая сила не сможет поднять меня даже поесть. Отлежусь часок, пожую, что дадут в руки, и опять хватать, вязать и ставить. Так прошло лето.

В сентябре пошли в школу – поздоровались, перегруппировались, обменялись новостями, несколько дней позанимались, превратив каждый день занятий в день проводов. Сначала проводили учителей, потом десятиклассников на фронт, потом, уже постепенно, уходили другие. Оставшаяся группа использовалась на уборке урожая – это было задачей номер один – во что бы то ни стало убрать урожай. До глубокой осени придерживались следующего графика: занятия в школе проводились только в ненастную погоду, хорошая – использовалась для уборки урожая. Думали, что зимой наверстаем упущенное в учёбе, но война вносила свои коррективы.

Фашисты в своём безумном азарте захватить, во что бы то ни стало, Москву предприняли новую попытку обойти её с востока и уже приближались к нашим родным местам. Требовалось принимать меры защиты рубежей. На правом берегу реки Суры стали возводить оборонительные сооружения, противотанковые рвы. Привлекли всё взрослое население окружных деревень и учащихся 8—10 классов. Чтобы поточнее описать состояние этих горе-строителей, мне придётся прибегнуть к строчкам из стихотворения Некрасова «Железная дорога»: «…он (строитель) молчит и механически ржавой лопатою мёрзлую землю долбит». Точнее не скажешь, именно всё так и было: лютый мороз, промёрзлая земля и те же орудия труда – лопата и у некоторых лом, сам по себе представляющий тяжесть. И всё-таки разница со стихами была – там речь шла о мужиках, а здесь – женщины и дети. Учащиеся 8-ых классов не выдержали и вскоре разбежались по домам, старшеклассники, комсомольцы, продержались до конца.