Виктор Кротов - Навстречу своему лучу. Воспоминания и мысли

– Структурной лингвистикой, – сообщил я, поскольку и впрямь это меня тогда интересовало, хотя и не входило в программу мехмата.

– А что это такое? – пожал плечами Тихомиров.

И тут меня понесло. Я воспел такие дифирамбы этой довольно молодой тогда науке, с таким пылом начал живописать её грандиозное будущее, что Тихомиров, не дожидаясь конца моей речи, подписал мне разрешение сдавать сессию дальше. Я сдал и пересдал все положенные экзамены и стал аккуратнее с сессиями – однако в структурные лингвисты всё-таки не пошёл.

Теория вероятностей немало способствовала развитию моих представлений о мире, приучая за множественными однообразными фактами бытия видеть проявления общих законов, тем более выразительные, чем больше этих фактов. Умение «строить поле элементарных событий» 125 125 Поле элементарных событий: точное описание всех возможных состояний или исходов эксперимента. По отношению к их числу вычисляется вероятность тех состояний или исходов, которые интересуют исследователя. позволяло дисциплинировать мышление и избегать проектирования своих фантазий или предвзятостей на реальность. Соотношение вероятностных оценок со статистическими 126 126 Вероятностные – значит теоретические; статистические – значит наблюдаемые. показывало, как бесконечное взаимодействует с эмпирическим.

Прошу прощения, читатель, если математической терминологии здесь больше, чем хотелось бы. Мне важно было сформулировать своё отношение к полученному.

Если на длинную пружину, стоящую столбиком, усердно давить сверху, она не всё время будет сжиматься, а в какой-то момент начнёт изгибаться, выпячиваться вбок, вырываться, то есть проявлять явное своеволие.

Примерно так же можно символически изобразить моё состояние во время сессий, когда голове предъявлялись повышенные требования. Чем больше становилась загруженность мозгов, тем больше они были расположены к посторонним изгибам.

Вдруг прорывались стихи, всевозможные наброски, отдельные мысли, требующие записывания. Кажется, большинство моих основных книг, написанных в последующие десятилетия, были задуманы во время подготовки к экзамену, когда от него отделяет уже катастрофически малый срок. Отодвинув конспекты, учебники и недописанные шпаргалки, я торопливо записывал пришедшие на ум названия, составлял планы, фиксировал идеи, не имеющие никакого отношения к предмету, которым надо было овладеть срочно и во что бы то ни стало.

Только позже я понял, что это были сполохи, зарницы призвания. Оно готово было медленно вызревать, но возмущалось предэкзаменационным насилием над сознанием и сопротивлялось, как могло. Тогда я воспринимал эти сторонние вспышки просто как отдушину, возможность хоть на несколько минут улизнуть от необходимости обслуживать очередного монстра, оккупировавшего мой мозг.

Не исключено, что это был призыв Луча – бросить неглавное и заняться тем, что важнее всего. Если так, то я оказался недостаточно восприимчив. Прагматичные соображения не отпускали меня. Надо закончить учёбу, надо получить диплом, а как же иначе?

Между сессиями я манкировал занятиями всё больше, поэтому и подготовка к экзаменам становилась труднее и требовала большей сосредоточенности.

А мозговая пружина в ответ всё больше своевольничала.

Кроме обязательных спецсеминаров, можно было выбирать семинары по вкусу. На доске объявлений встречалось разное. Например, до сих пор помню тему семинара, куда приглашались все желающие (сразу честно предупреждаю, что смысл этого магического заклинания мне неведом):

«Стоун-чеховская компактификация неприводимо диадического и псевдо-компактного подпространства является диадическим бикомпактом».

Не мог я отойти от объявления, пока не запомнил его наизусть, и через сорок лет пишу его по памяти. Есть в жизни вещи, восхищающие самой своей непонятностью.

Однако случались и доступные для меня спецсеминары. Например, ходил некоторое время на семинар Юлия Шрейдера, посвящённый проблемам математической лингвистики. Кое-что и там я не до конца понимал, так что в обсуждениях особенно не участвовал, но было увлекательно вгрызаться в возможности математики применительно к тексту.

Шрейдеру было тогда лет сорок. Смуглый, черноволосый, среднего роста, с чем-то восточным в облике, он был бурным, вызывающе творческим человеком – в каждой фразе, в каждом изгибе мысли. Отчаянно дымя сигаретой (и никто не возражал), он рассказывал так, что лингвистикой хотелось заняться раз и навсегда.