Яна Колесинская - Звук натянутой струны. Артист театра «Красный факел» Владимир Лемешонок на сцене и за кулисами

Зато на местной студии «Новосибирсктелефильм» был своим человеком. В пору ее расцвета режиссер Вадим Гнедков с 1966 по 1977 год снял Евгения Лемешонка во всех своих семи фильмах. Три из них сделаны в полном метре: «У нас есть дети…», «Не потеряйте знамя» и «Сердце».

Популярность Лемешонка-старшего росла, их семью часто приглашали на исторические юбилеи и творческие встречи. С добродушной охотой и легким артистизмом он рассказывал театральные байки, от полного серьеза непринужденно переходя к юмору, чем снижал пафос воспоминаний. Был словоохотлив и красноречив, блистал остроумием, сыпал шутками. «В нем, импозантном и важном, сидел клоун», – определил сын.

Семья Лемешонков в Доме актера, 2004 г. Фото из личного архива.

Евгений Семенович умел создать веселье без применения допингов. Питием он особо не увлекался, за исключением редких случаев, но каких! Они вошли в анналы, коллеги еще долго смаковали их. А вообще лишь изредка умудрялся втиснуть рюмку-другую в узкий просвет между двумя силами притяжения – театром и автотехникой. В то время не было сервисных служб и обхаживать автомобиль приходилось самому. Ему доставляло удовольствие не только сидеть за рулем, но и лежать под днищем своего «Москвича». После спектакля он до полуночи пропадал в гараже. Вымазанный машинным маслом, перебортовывал шины, заливал тосол, крутил гаечным ключом, приобщал к этому делу сына. Нимало не склонный к такого рода грязному труду, тот зарекся когда бы то ни было сесть за руль и зарок выполнил. Зато статус Евгения Семеновича возрастал: отремонтировав старую «Антилопу Гну», он поменял ее на подержанную «Волгу», а после на новые «Жигули», и семье всегда было на чем ездить на дачу.

Лемешонок Первый, выходец из простой рабочей семьи, был виртуозным водителем и за рулем смотрелся аристократом. А более всего аристократическому духу соответствовала коллекция редких вин от благодарных зрителей, привозимых ими из заморских стран. Покушения алчных гостей на богатство прекратились после того, как родители оставили Евгению Семеновичу в наследство самогонный аппарат. Не пропадать же добру, и появилось новое хобби – готовил разные сорта самогона, экспериментировал с ингредиентами и дозировкой. Друзья-актеры дали авторскому изобретению название: Лемовка, и предпочитали ее другим напиткам. Компания Лемешонка-младшего тоже пристрастилась к фамильному алкоголю, и сын, сильно погорячившись, вдруг решил, что, мол, взял от своих родителей весь негатив и приумножил его, градусы же необходимы, дабы компенсировать тяжкое наследство. Отцовская трепетная вера в профессию, считает он, ему не передалась.

Евгений Семенович всю жизнь гордился тем, что он артист. Его убежденность в благородстве своего призвания была непоколебима. Сын в своем знаменитом «Письме к актерам» писал: «Я всю сознательную жизнь провел под впечатлением творческой цельности старшего Лемешонка, его до сих пор молодого, никакими годами и обидами не сломленного стремления к высокой простоте».

А обид хватало. Слишком быстро пролетела молодость. Казалось бы, еще полон сил и энергии, в 1987 году присвоено звание народного, чему всем своим авторитетом способствует главреж «Красного факела» Михаил Резникович. Он очень заинтересован в корифее труппы, назначает на главные роли в «Виноватых» и «Зимнем хлебе», открыто восхищается профессором Гуриным в «Кафедре». Евгений Семенович называет его «мой режиссер», говорит, что благодаря Резниковичу открылось второе дыхание. Но как вдохновил ‒так и растоптал. Поссорились они во время репетиций «Дворянского гнезда». В какой-то момент организм корифея дает сбой, и Резникович резко меняет градус: в театре, оказывается, никто ничего никому не должен. Снимает его с роли, публично заявляет, что Лемешонок неубедителен и несостоятелен. Евгений Семенович сопротивляется, бунтует, требует заседания худсовета, показывает, как профессионально он владеет ролью, коллеги прячут глаза.

– Мне было любопытно репетировать в «Дворянском гнезде», это был новый для меня опыт, и тут случается неприятность: Евгения Семеновича снимают с роли. Для него, как и для меня, было невыносимым что-то доказывать, но он набрался мужества, чтобы выступить перед худсоветом, показывал какие-то куски… Он уже совсем плохо слышал, но не мог с этим смириться, не мог понять, что его время ушло. Может быть, я отчасти предал отца, продолжая репетировать как ни в чем ни бывало. Я был возмущен тем, как с ним поступили, но не до такой степени, до какой бы следовало. А что мне нужно было делать? В знак протеста уйти из театра? У Толстого: делай как должно, а там будь что будет, а я часто давал слабину и презираю себя за это.