Яна Колесинская: Звук натянутой струны. Артист театра «Красный факел» Владимир Лемешонок на сцене и за кулисами

Смелость и решительность, качества, о которых Лем мечтал, но не признавал за собой, он взрастил в своем герое. Битком набитый противоречиями, он снабдил ими и Прова. Этот парень выделялся из компании сверстников взрослым оценивающим взглядом и подростковой угловатостью, злобной вспыльчивостью и беспомощной колючестью перед отцом. В этих противоречиях Владимир Лемешонок прорисовывал упорство героя в его борьбе против «оскотинивания», за жизнь по совести. Навязываемые ему идеологические штампы, как помесь показухи с абракадаброй, вызывали у него отторжение. Понимание Прова о нравственности произрастало не из воспитания, которое шло совсем в другом русле, а из подсознания, из интуитивных представлений о мире. Конфликтное состоянии души, усиленное юношеским максимализмом, приводило в итоге к спорным, но честным решениям. Если считать семью ячейкой общества, то спектакль вселял в зрителя уверенность, что общество небезнадежно, раз в нем формируется личность с твердым нравственным стержнем.

Спектакль «Гнездо глухаря» стал стартом актерской карьеры Владимира Лемешонка. Роль Прова можно зачислить в десяток лучших, точнее, самых значимых и знаковых его работ. После армии, как и полагается, пошел новый отсчет жизни, а начало отсчету дала первая серьезная актерская удача. Наверное, это и повлияло на его восприятие «Красного факела» как родного дома и единственного театра в Судьбе. Потом, и даже очень скоро, случатся проходные роли, непримиримые конфликты, горькое отчаяние, но всё решил первый аккорд.

«Гнездо глухаря» разбудило публику, как «Колокол» Герцена. Это был самый аншлаговый спектакль в репертуаре театрального Новосибирска конца 70-х—начала 80-х. За билетами в кассу «Красного факела» выстраивались очереди, и в них говорили о том, что надо успеть увидеть правду жизни, а то снимут с репертуара. И так целое десятилетие. Совдепия пала, а «Гнездо глухаря» продолжало волновать и будоражить. Лем посмеивался, что ему уже 30 лет, а он всё еще играет пятнадцатилетнего пацана. Да и не одного. На волне успеха очередной режиссер Юрий Спицын поставил «Кабанчика», но, считает Лем, это был перепев старой темы для всех участников процесса, включая драматурга. А играл так пронзительно, с такой внутренней мощью бросал с авансцены в зал свой ключевой монолог, что становилось реально страшно, как бы и у персонажа, и у артиста не лопнуло сердце.

Август 1987 года был ознаменован гастролями в Томске. Среди вороха газетных публикаций, напичканных махровыми советскими штампами, выделялась рецензия профессора Валентины Головчинер о «Кабанчике»: «Артист В. Лемешонок вместе с режиссером Ю. Спицыным сумели сделать Алёшу центральной фигурой спектакля, точно представили только еще намечающийся момент перехода героя от одного состояния к другому: от эмоционального шока к размышлению и попыткам анализа, непрочность второго, постоянное возвращение под воздействием разных встреч в состояние, близкое к аффекту. Это определяет и течение (невероятно большого в драме и в силу этого трудного) монолога во втором акте. Алёша-Лемешонок начинает его внешне спокойно, даже иронично, но клокочущая внутри стихия прорывается в крик…».

А критик Рита Раскина в газете «Советская Сибирь» посвящает ему почти всю огромную рецензию на спектакль «Кабанчик»: «Ершистый, дерзкий, настороженный, как в засаде, подобравшийся, как для прыжка, – таков Алексей В. Лемешонка. Дерзость его – это мгновенная реакция, как вспышка красной лампочки индикатора, как резкий звук сторожевого сигнала. Алексей улавливает фальшь в любых ее обличьях, чувствует косность и рутину под вывеской высокого авторитета и различает двойную бухгалтерию нравственных критериев… Но рядом с Ольгой Алексей иной – почти мальчишка с чуть покровительственной добротой, со всплесками мальчишеской бравады. Мгновенно налаживается контакт двух сверстников, и реплики пасуются легко и точно, как мяч в руках умелых игроков…

С той же жесткостью нравственных мерок, с какой он судит других, Алексей подвергает суду и себя. Это акцентирует В. Лемешонок в страстной исповеди Алёши. Возвышенная скалистая площадка становится для Алексея площадью покаяния, залом суда, где он – и обвиняемый, и обвинитель. Здесь он вновь проходит все девять кругов нравственных мук, терзаний, которые подтачивают и физические его силы. Артист ведет монолог в стремительном и напряженном темпе. Слова рвутся наружу и не приносят облегчения… Монолог Алексея откровенно публицистичен. Это авторское кредо, авторское исследование того явления, которое получило название социальной коррозии. Зоркий взгляд Алексея видит ее признаки не только в обычном корыстолюбии, он различает многие её оттенки. И существование в обстановке полуправды, в тесном круге устроителей комфортабельной жизни, где вывернуты наизнанку понятия справедливости и чести, для него невыносимо… Алексей вспоминает охоту на кабанов. Это был комфортабельно обставленный расстрел диких животных, которые пришли к кормушке. И двадцатилетний мальчик (ему помогла рука взрослого) тоже пристрелил свою жертву. Алексей вспоминает сейчас эту смерть как свою вину и беду, и как вину и беду всего человечества перед миром природы, всем живущим на земле. Здесь философия драмы смыкается с современной литературой – с «Плахой» Ч. Айтматова, с произведениями В. Распутина…».