Михаил Буканов - Судьба такой

В очень многих ситуациях сыскари были связаны по рукам и ногам. Садились те, кто был уж очень неосторожен, новички, да откровенные придурки. Могла привести в зону и неосторожность, неуместная болтливость, невезень. Mастерство опера имело огромное значение! Мы, все же, работали и иногда раскручивали отличные дела. Hапример, кражу из квартиры генерала армии Тюленева, жившего на Комсомольском проспекте. Дверь в квартиру была подобием двери ДОТа, выполнена из стали. Замки стояли шведские. Ни ключей подобрать, ни отжать дверь было невозможно. Но преступник вылил концентрированную кислоту на петли двери, а затем «фомичем» ее приподнял. Двер отошла от стены своей задней частью. Дальше был вопрос физической силы и все. Преступник «залетный», куда он лезет, понятия не имел! Впоследствии на допросе он сказал, открыв шифоньер и увидев парадный мундир с неслыханным количеством орденов и медалей, сразу понял во что вляпался! Взяли мы его в одной из строительных «общаг» на окраине Москвы в результате реализации полученных оперативных данных. Работали и раскрывали мы многие громкие по тем временам преступления! Хотя, как говорится: Жизнь наша бекова, нас имеют, а нам некого. Мы всегда были «крайними», отвечающими за ВСЁ. И этим гордились! Неважно, что глупое государство именовало нас инспекторами! Мы вели оперативную работу, боролись с преступностью на нашем переднем крае. Hазывали мы себя опера! Задорнов, кажется, пошутил на этот счет: Метрополитен опера, по созвучию с Нью-Иорским культурным центром. «Если на клетке со слоном, написано – буйвол, не верь глазам своим. Слова верные! Преступников брали не какие то вшивые инспектора, а опера! В 1974 году прокуратура нашего района возбудила уголовное дело по факту сокрытия преступлений от учета в нашем отделении милиции. Как начальник розыска главным подозреваемым был я. Но факты надо было еще доказать! Садиться я не собирался, как опер давно знал, «признательные показания удлиняют срок и облегчают работу следователя». Я же помогать прокуратуре не собирался. В подляк! Меня несколько раз допрашивали, я никакой правды не говорил, так что следователь, взмокший от усилий, сокрушенно сказал: Kак я могу тебя допрашивать, когда ты опытнее меня раз в десять! Я на его лесть не поддался и рассказал в ответ, как я уважаю тяжелую, опасную работу следователей прокуратуры! В материалах дела не было никаких моих личных указаний операм по «пряталкам», какой дурак стал бы это делать? Осложняло ситуацию то, что у следствия были железные показания моего опера Володи Князевского, с перепуга взявшегося выкладывать правдивые показания как горячие пирожки. Был Володя по отцу грузин, по матушке еврей. Cплошной коварный Восток, вовсе не собиравшийся, как и положено по Киплингу, сходится с Западом в моем лице! Топил он меня качественно, что было совсем не характерно между операми. Обычно, в таких случаях мы заранее договаривались о своем поведении на допросах и успешно всё разваливали. Не подумал Володя, что «аукнуться волчаре телячьи слезы»! Когда он, пройдя через меня, стал сам начальником розыска в МГУ, опера работавшие с ним отказались скрывать преступления от учета. Так что Володенька вылетел со службы «в шесть секунд». Да еще когда пришел он наниматься на работу в издательство «Радуга» случайно встретил в коридоре мою жену. Понятно, работу не получил. «Не плюй в колодец, милый мой!» Eще Пушкин отметил! A тогда в прокуратуре стоял я в глухой стойке, держал оборону. Князевский, думая что его словам будет больше веры, попросил допросить по данному делу Жору Цигулева, бывшего опера, от которого я с огромным трудом избавился. На службе Жора только жрал ханку, да оприходывал доступных обитательниц окрестных общежитий. На мои предложения хоть немного поработать в свободное от своих основных занятий время, говорил: Ты не поверишь, не могу себя заставить! Ну и: Не горяча была любовь, разлука вышла без печали. Вышиб я его со службы, хотя и с огромным трудом. Его папа – генерал армейский – неоднократно звонил генералам милицейским, что и оберегало сынка! Так вот, дал свои показания и Жора! Казалось бы, мне хана! Но тут ошибочка вышла у следствия. Я стал утверждать, все показания являются грязными инсинуациями, прямой местью со стороны одного, и стремлением спасти себя от справедливого наказания другого. Дело развалилось! Материалы были переданы в «Особку» (аналог современного отдела внутренней безопасности). Получил я «неполное служебное соответствие». Согласитесь, лучше не полностью соответствовать, чем отбывать срок! Получил я и строгий выговор по партийной линии, но, даже, без «занесения». Так, пустячок, «майский день, именины сердца»! Выговор для опера, как стальной мотор вместо сердца для предвоенного комсомольца-энтузиаста! Что-то близкое, родное, профессиональное. Навроде шоссе Энтузиастов в Москве. При царе – «Владимирка», этапы (тоже наши коллеги сажали), при Советах, вот уж когда сажали с энтузиазмом! Однако к такому результату надо было еще придти, поскольку по-первам уж очень лютовал наш районный глава парткома полковник Чучкалов, с которым незадолго до этого у меня произошел конфликт. Как-то под вечер, зашел я перекусит в пельменную у метро Фрунзенская. Заведующая была нашей общей знакомой, а опер, Леня Гагельстром, удовлетворял ее гастрономические аппетиты! В подсобке сидели Чучкалов и замполит нашего отделения подполковник Задорнов, потреблявшие коньяк и запивавшие его пивом! И евшие еще и пельмени, которые сразу же воззжелал и я! Пожелав им приятного аппетита, я попросил меня обслужить, а полковников спросил, не будут ли они против, если и я перекушу здесь же, поскольку в зале мест не было. В положительном решении я не сомневался и присел на свободный стул. Но в ответ услыхал я, здесь находятся старшие офицеры, лейтенант может поесть в общем зале в общем порядке. Ну и удивились же они, услыхав оценку их умственных способностей, сексуальных особенностей и направления их движения! Я ушел, а политработники ничего не забыли. Хотя могли бы с пьяну-то! Мне в жизни не везло на политработникой. Я уважаю людей с красными звездами на рукавах, сражавшихся в Отечественную, верю Стаднюку, написавшему, что из его предвоенного выпуска политруков в более чем тысячу человек в живых к концу войны осталось кажется пятеро! В тех же, с кем встречался я, людей не чувствовалось. Так, жвачные, блюющие изречениями из талмуда очередного съезда. Mожет, мне просто не везло, и где-то были настоящие замполиты -исполины духа, готовые броситься на любую вражескую амбразуру? Те же, кого видел я, ничего не делали, да и делать ничего не умели, короче, настоящие российские интеллигенты! Вот заболтать до полусмерти, это комиссары моих времен умели, и ещё умели дать партийную оценку, событиям ли, людям ли! И давали! Сам я в них людей не чувствовал, относился как к домашним насекомым, они понимали, особенно, когда им это говорилось в лицо. На фоне бескрайней нашей работы, среди кулаков и кастетов, в мире воров, убийц и бандитов замполитская служба представлялась легкой прогулкой по весеннему лугу, а платили нам одинаково. Какой-либо надбавки за риск как в психиатрии здесь не было! Таким образом полковник Чучкалов на заседании парткома РУВД исключил меня из партии, а вот райком, после беседы со мной, не согласился. Отделался я выговорешником! Ничего мне более в Ленинском районе не светило, надо былоделать ноги! Xод конем – прыжок, и в сторону!