Гала Дали: Жизнь, придуманная ею самой

Напишем, что сознательно писался в постель, чтобы… ммм… чтобы родители купили красный трехколесный велосипед!

Потребовал купить какую-то мелочь с витрины, когда магазин еще был закрыт?

Ну, конечно, это ежедневные истерики, доводившие обожавшую мальчика мать до слез. «Что ты хочешь, дорогой?» Заботливая мать, на портрет которой сын потом с удовольствием плюнул ради все того же эпатажа (не было такого, но Сальвадор активно поддерживал этот миф).

Панический страх перед кузнечиками…

Нежелание учиться в школе…

Постоянное стремление быть «не как все»…

Копрофагия…

Даже навоз при создании «своего» запаха.

Монстр, чудовище, но ведь обаятельное. Все, что необычно, притягивает. Но притянуть мало, нужно заставить запомнить, пожелать посмотреть еще раз, снова ужаснуться и снова посмотреть.

Образ был создан и блестяще работал. Дали скромно признавался, что он чудовище, а все вокруг кричали: «Браво!» И платили за картины, созданные этим чудовищем, картины, в которых ничегошеньки не понимали и не могли понять потому, что не понимал он сам.

«Я отличаюсь от сумасшедшего только тем, что я не сумасшедший».

Впечатляет?

И вдруг в ответ на «Тайную жизнь» Сальвадора Дали вышла книга его глупой сестры. Возмущенная возведенной на самого себя напраслиной, Ана Мария описала скучного, послушного мальчика, единственным недостатком которого была боязнь кузнечиков (саранчи). А его отец написал к книге предисловие, в котором соглашался со всеми утверждениями Аны Марии.

Сальвадор был вне себя – бездарная клуша одним росчерком пера уничтожала так старательно создаваемый им образ монстра, сводя на нет долгие годы работы.

На ее счастье, Ана Мария находилась от брата далеко, не то была бы им просто придушена за такое подлое разрушение его трудов. Его, несомненно, посадили бы в тюрьму, зато образ монстра был бы подтвержден.

Этой бестолочи не хватило ума сначала посоветоваться с самим Сальвадором, попробовать пусть не понять, возможно, на это не достало бы сообразительности, но хотя бы поинтересоваться, зачем Сальвадору возводить на себя напраслину. Не посоветовалась и не сообразила, выложила приторно сладкий рассказ о хорошем мальчике.

К счастью, он справился, а глупую книгу глупой женщины мало кто читал.

Эпатаж, эпатаж и еще раз эпатаж, без него нельзя, нужны постоянные скандалы во всем – картинах, поведении, высказываниях, возвеличивании себя – гениального и ужасного… Не позволять забыть о себе, вынудить узнавать с первого взгляда, обсуждать и осуждать, но интересоваться.

В Америке застенчивый в действительности молодой художник, всего лишь скрывающий за бравадой свою стеснительность и скромность, научился эпатировать публику, то, что было ширмой и завесой, стало оружием.

Гала с удовольствием наблюдала за становлением актера-Дали, которому удавалось много лет дурачить публику своим поведением. Дали – гениальный актер и гениальный рекламщик, когда дело касалось продажи своего имени.

Гала поставила Дали на ноги, но нельзя же бесконечно поддерживать в таком положении?

Сальвадор постоянно твердил ей и остальному миру, что она Муза, она главное в жизни, что сначала Гала, потом сюрреализм, то есть сам Дали, и только потом все остальное.

К чему все это?

Элюар стал не просто известен, случилось то, что я когда-то предсказывала, Поль признан великим французским поэтом. Его стихи изучают в школах, а на улицах в последние годы жизни не давали прохода. Не журналисты, не любопытные зеваки, не любители скандалов, как нам с Дали, а простые французы, которые любят его стихи и знают их наизусть.

Он не бедствовал, но не был богат, жил скромно.

Может, так и нужно, может, не стоило и нам гнаться за успехом в Америке? Не стоило становиться Avido dollars?

Но оглядываясь назад, я понимаю, что все сделала правильно. Не вытащи я тогда Сальвадора в Америку, не заставь его работать ради денег, из него ничего бы не получилось, как не получилось из очень многих.

На Земле безумно много талантов и даже гениев, но не каждому везет встретить свою Галу – об этом я могу говорить совершенно уверенно и без ложной скромности.

И все-таки, получив известие о смерти Поля, я испытала сильнейшую депрессию.

Это был поэт, которого я когда-то создала, заставила явиться из небытия, который стал поэтом при мне, а вот признанным по-настоящему уже без меня. Почему его заметили только в военное время? Только ли потому, что писал «в тему», созвучно общим переживаниям?