Петр Вяземский - Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823

Московский сенатор Малиновский приехал, но не привез с собою московского поэта-подагрика. Он, в виде Сатурна, метал в маскараде князя Барятинского стихи и слег в подагре.

6 часов вечера.

Боюсь не опоздал ли уже послать в тебе письмо сие и спешу кончить едва начатое за неделю у графини Головиной на репетиции воскресного спектакля; а теперь должен спешить отыскивать костюм для придворного небольшего. маскарада в Михайлов день и для предыдущего Голицынского.

Жуковский возвратился, а брата все еще нет. Я уже и начинаю досадовать на тебя за него.

Стихи твои ко мне печатаются в «Сыне Отечества» под заглавием: «Послание с пирогом».

Еще раз спасибо и прости! В другой раз гораздо более. Тургеневе.

24-го января. [Варшава].

Я «Сына Отечества», по твоей милости, не получаю и потому не знаю истории академического заседания.

Каких поправок требуешь ты для моего «Снега»? Первые четыре стиха по другому изданию; разве только: не говорливей – не слишком ли шаливовато? А слаще ропшут не слишком ли шахматовато, шатровато, то-есть, шероховато? Другие поправки на ум нейдут, да, кажется, и не нужны. Сергей Иванович говорит, что ты залога других побед не понимаешь; а я в самом деле не понимаю, почему этот французский стих тебе не нравится.

Как доехал твой брат? Мы начинаем таять. Посылаю тебе две новые книги. Разумеется, отдай их тотчас Николаю Михайловичу; там пусти их по свету, куда хочешь, а наконец отправь в Москву, в Ивану Ивановичу. За то до следующей эстафеты удержу некоторые книги брата. Теперь отправляю «Conservateur " и баденскую книгу. Воля твоя, продолжать не могу, голова болит. Целое утро стоял под ножом варшавских тунеядцев; три часа, надобно еще писать, одеваться, а там ждать на обед пять или шесть либералов. Прости! Обнимаю во всю душу.

Когда услышим мы Карамзина на правом крылосе? Я, с левого, буду отдавать справедливость чистосердечию его дарований и, опершись на истину, отражать богатырские его нападения. Боже мой, когда проглянешь ты, день спасения? Когда скажу себе: «В России русскому жить можно: он имеет в нем отечество!»

Письма в Плещееву и Кокошкину отдай. Я – было их приготовил для актрисы Philis, но опоздал.

28-го января. [Петербург] 4-й час.

Вот тебе стихи Пушкина à une branleuse вместо моего письма. Сережа приехал благополучно, и меня вызвали из маскарада князя Федора Голицына, где Кологривов пугал всех Наполеоновою маскою и всем его снарядом и походкою, даже его словами. К французскому посланнику подошел говорить, и он отвечал ему: «J'aime à vous voir ici plutôt que partout ailleurs». Я весь в хлопотах: сегодня маскарад у государыни, и вам велено быть в маскарадном платье.

Пришли непременно все сполна и поскорее брошюры, оставленные братом у мадам Заиончек и у тебя. Прости! Тургенев.

Здесь никак нельзя достать черного полосатого бархата, из коего делают жилеты и какой ты мог видеть и у брата, а в Варшаве, сказывают, есть. Пришли мне на один жилет пощеголеватее, но не опоздай и уведомь что заплатишь.

Я по сие время не получал письма твоего.

31-го января. [Варшава].

Спасибо за спасибо за пирог и стихи! Не испортился ли он дорогою? Увы, не могу сказать: «подожди меня». Надежды мои сошли с снегом. Не расцветут ли с розами? Впрочем, у меня в мае, то-есть, после родов жены, есть другая поездка на уме: в водам, например, в Карлсбад, а там можно забежать и далее, хоть бегом обнюхать, а в августу назад на сейм, а там… Но что развертывать свиток жизни кочующей, без цели, без надежд! Жизнь наша идет, куда глаза глядят; жизнь наша бродит, а не подвигается. Шатаемся по проселкам; большая дорога заросла травою, перерезана болотами, завалена грязью. Где найдем Вельяшева для устроения такой шоссе? Ни Пуколова, ни Аракчеев не родят его. Горе, горе нам, бедным пилигримам!

Сейчас был я оторван от письма профессором Якоби, с коим прохожу курс немецкой словесности. Но все это время ум не лежал в учению, а таскался по балам и редутам, празднуя карнавал. Во вторник все кончится, и примусь путем за работу.

Что делает твой брат? Как смотрит он, и как на него смотрят? Научи его обуздывать пыл языка и слушать глупости. В Варшаве уже у него часто в ушах звенело; что же будет в Петербурге? Мне эти переломы вредны только за столом: какая-нибудь нелепость раздерет ухо, кровь вспыхнет в голове, – и варение желудка оставлено. Я могу спорить, когда тыкаю; но если приходится выкать, и еще хуже – вашепревосходительствовать, то от меня слова не добьешься. Я, как Сиес, уединяюсь в святилище мысли. Кстати о святилище мысли: что же не присылаешь мне «Сына Отечества», чтобы узнать подробно о осквернении святилища академического чтением Карамзина и Жуковского? Спасибо за «Послание» рудо – на. Хвостов портится; он должен бредить или молчать: я не заметил ни одного уродливого стиха.