Петр Вяземский - Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1824-1836

Приписка С. П. Жихарева.

7-го июня.

Я писал к вам, мои милые: писал о неудачной посылке денег, об их возвращении, о приказания моем отдать их без умничанья Стиглицу и отправить таким же образом, как и первые. Не сердитесь на меня за жесткость письма моего: оно писано в минуту самую для меня неприятную, в пылу справедливого гнева и негодования. К счастию моему, что все поправить можно без дальних убытков или, лучше, с выигрышем, ибо курс далеко лучше, нежели был.

Жена живет в деревне; очень слаба, похудела, нервы совсем расстроены. Надеюсь на свежий воздух, купанье и тихую, беззаботную от домашних попечений жизнь. Я езжу к ней два и три раза в неделю; субботу и воскресенье целые дни провожу вместе. Дети, благодарение Богу, здоровы, но у Вареньки шея изуродована золотухою.

Говорят, что по времени останутся только малые знаки, но это еще не решено; доктора утешают иногда без основания: им надобны деньги. Домом своим мы очень довольны, ибо это чистый капитал; будем жить в нем до времени: дадут хороший барыш, отдалим, пожалуй. Только грустно будет расстаться с надеждою жить в нем всем вместе, а комнаты для вас прекрасные; в них теперь живет Иона сторожем вашего добра. Не знаю, когда Бог принесет вас сюда: мне хотелось бы расположить все ваши вещи для вас споручнее. Я не раскрывал наших ящиков: вы сделаете это сами. С каким-то отрадным чувством думаем о вашем возвращении, добрые, милые. Жить вам надобно в Москве, в одной только Москве, особенно Сергею. Надеемся, что покамест он не сыщет себе подруги, не оставит нашего крова, который будет собственным его. Уживется ли Алексаш на одном месте, это еще Бог знает. У него есть и еще обязанности: он здоров и должен жить для двух. Но Сергея нам, нам непременно, до тех пор, покамест окрепнут душа и тело, и покамест не повеет на него прежним счастьем. Пусть пройдут годы испытаний в нашей семье; когда же Фортуна обернется к нему лицом, мы сами толкнем его в её объятия. Простите, милые! Александра Ильинишна довольно здорова и думает сделать пелеринаж в Ростов. Бог с ней! Ей нужно необходимо рассеяние.

На обороте: A son excellence monsieur Alexandre de Tourgueneff, à Ems. Poste restante. Его превосходительству Александру Ивановичу Тургеневу, в Эмсе.

20-го августа 1827 г. Дрезден.

Пробежал сегодня акафист Иванчина-Писарева нашему историографу: и за намерение отдать справедливость спасибо. Но долго ли нам умничать и в словах, и полумыслями? Жаль, что не могу сообщить несколько строк сравнения Карамзина с историей Вальтер Скотта и изъяснение преимуществ пред последним. Они перевесили бы многословие оратора. Но спасибо издателю за золотые строки Карамзина о дружбе, а Ивану Ивановичу – за выдачу письма его. Я как будто слышу его, вижу его говорящего: «Чтобы чувствовать всю сладость жизни» и прочее. Одно чувство и нами исключительно владеет: нетерпение смерти. Кажется, только у могилы Сережиной может умериться это нетерпение, этот беспрестанный порыв с нему. Ожидать, и ожидать одному, в разлуке с другим, тяжело и почти нестерпимо. Ищу рассеяния, на минуту нахожу его, но тщета всего беспрерывно от всего отводит, ко всему делает равнодушным. Одно желание смерти, то-есть, свидание, все поглощает. Вижу то же и в письмах другого, но еще сильнее, безотраднее. Приглашение Екатерины Андреевны возвратиться огорчило, почти оскорбило меня. Или вы меня не знаете, или вы ничего не знаете? И отдаленный вас о том же просит. Теперь у него только часы его. Он смотрит на них и ждет. Недавно писал, что больно будет расстаться с ними умирая. Вот слова его из письма его в Париже к графини Разумовской: «C'est ma douleur, c'est mon découragement qui vous ont fait prendre la résolution de venir. Eh bien! avez-vous vu quelquefois dans les petites maisons de ces gens, qui, ayant l'esprit dérangé, sont accablés de mélancolie, restent toujours seuls, ne veulent voir personne, ne veulent parler à personne. Les médecins pour les guérir, font-ils venir leurs parents, leurs amis? Non, on les laisse comme ils sont, seuls avec leur maladies.» Это не удержало, а решило ее ехать к нему.

12-го ноября 1827 г. Остафьево.

Видно, любезный друг, с письмами моими к тебе та же участь, что с твоими посылками ко мне: посылаются, да не доходят. Я читал у Жихарева два письма твои из Парижа и вижу, что ты удивляешься моему молчанию. Надеюсь, ты по нем не разгадываешь дружбы моей к тебе. Горесть твоя, отражающаяся в твоих письмах, сокрушает друзей твоих. Тяжелее всего, что нечем утешить и нечего присоветовать. По крайней мере, признаюсь за себя: решительно не знаю, какой дать бы тебе совет. Следуй внушениям сердца, но, между тем, не отвергай и благоразумия, а как поступать, куда ехать – того со стороны подсказать тебе нельзя. Время свое возьмет, а пока ничего не придумаешь.