Петр Вяземский - Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1824-1836

Переписка Гёте с Шиллером, объявленная в лейпцигском каталоге, еще не вышла, а переписка германского Платона-Якоби, в двух частях, с первыми литераторами и философами Германии, слишком толста для посылки. Не худо из неё выбирать письма для журнала: есть прелестные. Вся жизнь, нравственная и умственная, немцев отражается в сих двух томах. В Париже вышли «Les veillées russes», новый сбор и переводы отрывками из вас всех.

С вами ли Карамзины или еще в дороге или в деревне? Мысленно и всею душою обнимаю их. Скажите им все, что о нас знаете. Прошу их писать со мне в Париж или в Эмс. Жуковский везет им цветов Арнольда, а в Париже отыщет и краски. Не проходит дня, в который я бы о них не думал. Вчера оно приснились мне, и мне не хотелось расстаться с мечтою, но ни они, ни сон, не возвратились, и я удовольствовался снова одним воспоминанием страшного прошедшего года. Страшусь подумать об эпохе свидания! Где, как найду их, когда? Андрюшу и всю малую братию целую нежно и братски. Милую твою княгиню благодарю за воспоминание, а княжен ваших и богатыря Павла прошу не забывать их старого друга. Жалею о Веневитинове. Из тетрадей и книжек твоих еще ничего не получал. Может быть, в Париж легче будет прислать из Петербурга. Знайте, что в конце июня, нового стиля, мы уже в Эмсе. Здесь удалось услышать, хоть по-гречески, «Христос воскресе». Сегодня приезжают сюда русские из Дрездена: граф Головкин, княгиня Голицына (Суворова), которая все просит тебе о чем-то напомнить. Офросимовы были и, нагруженные товарами, возвратились родить в Дрезден, а оттуда в Карлсбад.

Пушкина пишет нам, что Батюшкову гораздо лучше, и он спокойнее. Кланяйся И. И. Дмитриеву и скажи, что я вспомнил его в жилище Геллерта и гуляя но цветущим садам Лейпцига и его окрестностей. Мы живем в саду Рейхеля, окруженные более нежели шестью тысячами вишневых деревьев, яблонями, грушами, и все в цвету и благоухает! Не будучи эгоистом, для меня плодовитые деревья нравятся и… надеждою.

При случае пошлите это письмо Козлову одному. Не успею отвечать ему.

8-го мая.

Может быть, удастся послать тебе и манифест нового и биографическую статью о старом короле, но короли на ум не идут: брат опять провел худо ночь. Я послал вчера в Дрезден к Скуратову книги и начало замечаний о Карамзине. Не успел ни выправить, ни сократить. Не знаю, разберете ли. Остальные пришлю из Парижа, если болезнь брата позволит.

Милый Жихарев, отошли книги отмеченные к Дяд.; остальные сохрани для меня и отдай нужные Вяземскому; книжки Линднера сохрани: это истинный мудрец в христианстве, глубокого ума и глубоких сведений с простотою евангельскою; не скрывает света, по действует, им озаряемый, как педагог и профессор; за то здешние книжники и фарисеи лишили его кафедры в гимназии и привязались к тому, что об проповедывал любящим его детям слово Христа: «Оставьте отца и мать и по мне идите». Это не понравилось. Вы видите, что и в просвещенной Саксонии не без греха! Я был некогда, по должности, в сношении с Линднером, но и не подозревал в нем того мудреца-христианина, которого нашел и беседою коего насладился в уютном садике, где он окружен цветами и ульями. Улыбка его значительная, и вся физиономия выражает добродушие с глубокомыслием и тонкою проницательностью. Ясность в идеях и в выражении оных необыкновенная; оттого и дети его любят и понимают, и профессора, философы, разумеется беспристрастные, находят его глубокомысленным. Это человек по моему сердцу: скромен, но говорит охотно и свободно.

Сию минуту получил письмо от Пушкиной. Крейсиг, наш доктор, ухаживая за королем и осиротевшею королевою, и сам занемог опасно и не может отвечать мне на здешнюю консультацию. Что будет – не знаю.

10-го мая. [Москва].

Посылаю вам, милые мои парижане, русского и турецкого гостинца: «Ces deux mots ne hurlent pas de se trouver ensemble»; хотел послать и китайского кстати, но боялся обременить мою коммиссионерку. На днях послал я вам через наше министерство и «Цыганов» при письме. Получили ли вы? Получаете ли исправно журналы? Я вчера получил от вас листов «Conversations-Lexicon» и воспользуюсь им с благодарностью. Не грешно ли тебе, Арфа, ленивая Марфа, не прислать мне ответа немецкому журналисту? Долго ли переписать, а для меня клад.

Булгарин издал свои творения с посвящением читающей русской публике в знак уважения и признательности. Какая глупость и наглость! Для кого же пишет автор, как не для читающей публики? К чему же эта особенность для Булгарина? Что за книга Ancelot? Пускай поколотит его Жуковский. Простите, некогда более писать. Обнимаю вас всех, моих милых. Мое сердечное почтение Светиной. Посылаю два фунта.