Коллектив авторов - Про Сашку Васильева

После окончания школы, в 1957 году, мы все продолжили в некотором смысле наследственные профессии: Сашка поступил во ВГИК, я – в энергетический. Несмотря на то, что на курсе он был вчерашним школьником, а во ВГИКе в то время было много студентов, уже имевших профессию и получавших второе образование, Сашка, по свидетельству его однокурсницы Гали Маневич, явно выделялся в интеллектуальном развитии. Появились у нас и новые – уже институтские – друзья: Сашкина однокурсница Галя Маневич; литератор Саша Пудалов, племянник редактора «Тарусских страниц»; Андрей Бабиченко, сын известного мультипликатора; Алик Бенкендорф, у которого отец был архитектором. (Между прочим, он по прямой линии происходил от того самого Бенкендорфа – шефа жандармов, и иногда ему приходилось по этой причине несладко. Однажды, во время какого-то нашего «отмечания», когда все уже замертво полегли, кроме Алика, меня и ещё кого-то третьего, в несвязном нашем разговоре прозвучало имя Пушкина. И тут Онька, лежавший трупом, не открывая глаз, снял ботинок и ударил им Бенкендорфа по голове.) Примерно в то же время появились в нашей компании и художники – сначала Володя Яковлев, а позднее Володя Пятницкий и Игорь Ворошилов. Но тут, в декабре 1958, я на три года загремел в армию, и только весной 61-го мне удалось приехать в Москву в отпуск. Я, конечно, сразу побежал к Сашке. Дверь открыл Рысс и бросился ко мне с объятиями. Первая фраза его была – «Два или полтора?» «Два», – заверил Сашка и побежал за двумя литрами водки. Все 10 дней моего пребывания в городе мы с Рыссом общались. Он много вспоминал о войне и как-то сказал: «Представляешь, мне удалось за войну встретить четырёх нормальных людей!» Евгений Самойлович считал это колоссальным везением. Вообще он был очень интересным человеком, приятель Хармса, Олейникова и Шварца. Так в нашу жизнь стали входить «взрослые».

Правда, когда меня демобилизовали, Евгения Самойловича у Васильевых я уже не застал: Елена Ивановна его выгнала, обвинив в том, что он спаивает Сашку, – что, конечно, было не совсем справедливо. Она даже послала меня к Рыссу с авторскими экземплярами его книг, поскольку не желала видеть его сама, и при этом сказала, чтобы я – «как член нашей семьи» – с Евгением Самойловичем не смел пить. Я шёл и мучился, как мне быть. Но всё случилось гораздо проще: дверь открыла какая-то женщина и взяла у меня книги. Так я больше Рысса и не видел. За три года, проведённые мной на армейской службе в Средней Азии, московская жизнь здорово изменилась. Как я уже сказал, появились взрослые, да и мы сами уже не были детьми. В первые дни после моего приезда

Сашка повёз меня в Лианозово – представлять Оскару Рабину. Если раньше Алексей Охрименко, автор знаменитой песни «Я был батальонный разведчик» и многих других, ныне, к сожалению, почти неизвестных, приходил петь к Сашкиным родителям, то теперь он приходил петь и пить к нам. В доме постоянно бывали и периодически жили Томас Венцлова, Наташа Трауберг, Андрей Волконский, Гена Айги и ещё много интересных людей. Одно время, несколько позже, у Васильевых жил Борис Барнет, знаменитый в прошлом режиссёр и актёр, автор «Окраины», возможно, знакомый современному зрителю по фильму «Подвиг разведчика». С ним мы тоже играли в покер. Примечательно, что все эти люди жили у Васильевых в свои, скажем так, не самые простые периоды жизни. Тогда же, в 1961, я подружился с попавшими в Сашкину компанию ранее, во времена моей военной службы, Гариком Суперфином и Колей Котрелёвым.

Некоторое отклонение – о политике, вернее, об отношении к советской власти. Не были мы тогда ни политически активными, ни диссидентами (и слова такого не знали), но отношение, сколько себя помню, было всегда чётким, однозначным. И виновата в этом была сама власть. Был у меня когда-то сумасшедший знакомый – коллекционер мыла, и знал он о мыле всё. Так вот он был страшным антисоветчиком, потому что даже по отношению к любимому им мылу советская власть умудрилась сделать массу гадостей. Короче говоря, для того, чтобы не любить власть, надо было что-то любить. А мы тогда любили многое – и поэзию, и музыку, и литературу, и искусство вообще. И не наша вина, что советская власть ненавидела всё, что мы любили.

Ни в юности, ни потом – никогда Сашка не был коллекционером. Он покупал картины, но тут же их перепродавал, покупал книги, и их постигала та же судьба. Дух накопительства напрочь отсутствовал в нём: Сашка не был собиратель ни книг, ни картин, ни денег – ничего.