Ирина Мирошниченко - Расскажу…

Степанова прожила очень интересную жизнь, но это я позже узнала, а в тот миг поняла, что ее сила в том, что она жила достойно. И всегда оставалась благородным и внутри красивым человеком во всех ситуациях, даже совершая ошибки, – каждый человек может ошибиться.

А потом она вдруг стала рассказывать о том, что такое женщина. Как она должна выглядеть. Как должна за собой ухаживать. Не просто женщина, а актриса Московского Художественного театра. Как она должна нести свое лицо и свое «я» перед всеми людьми, куда бы ни приехала, где бы ни была: в магазине, ресторане, в поезде, на рынке, на репетиции. В Кремле, куда она ходила на заседания правительства. И так далее. Каков ее лик. Каков ее стиль. Какова ее манера. И вы знаете, я, наверное, как губка, все это впитала – услышала, почувствовала, поняла.

Надо сказать, что в то время я была очень устремлена на Запад. Еще будучи студенткой, я все время ходила по проезду Художественного театра, раньше он так назывался. Рядом, на Пушкинской улице, – театральная библиотека, где я занималась вечерами, днями, по выходным. Где готовились мы к экзаменам. И у меня там, на углу, был свой столик. Я его очень любила, и даже сейчас, давая однажды интервью для какого-то телевизионного канала, я предложила снимать в этой библиотеке. Было очень забавно, потому что там сидишь, и из окна виден переулок, Художественный театр, в другую сторону – Колонный зал Дома Союзов, Театр оперетты. Самый центр Москвы. И какая-то очень интересная театральная жизнь. Большой театр.

Мне в библиотеке безумно нравилось сидеть и заниматься. Более того, там я изучала живопись, читала книги по русской литературе. У нас преподавали два очень интересных человека – Белкин и Синявский, который тогда считался диссидентом. Так вот этот диссидент у нас читал лекции, и у меня стоит в дипломе его подпись под «пятеркой» по русской литературе. Безумно интересно читал. И я, сидя в библиотеке, естественно, вычитывала все то, о чем он рассказывал. Как он читал о Достоевском! Это было нечто. Его лекции – незабываемое что-то.

И еще у нас было потрясающее освещение в аудитории, когда он сидел с рыжей бородой и свет падал ему в глаза. Они были у него разные. Один смотрел в одну сторону, другой – в другую. Они светились каким-то непонятным одержимым восторженным светом, и его лекции запоминались… Я не столько помню Достоевского, сколько Синявского, который читал о Достоевском.

Так вот, в этой библиотеке я брала замечательные журналы. Они назывались «Синемонд» и были на французском языке, а я, как уже вам рассказывала, с шести лет учила французский язык, спасибо моим родителям, моим золотым, святым, дорогим людям, которые себе во всем отказывали, но брали мне педагога для того, чтобы Ирочка поучила французский язык, для того, чтобы Ирочка потом поехала обязательно во Францию. Они еще тогда не подозревали, что потом Ирочка давала интервью, и разговаривала, и вела пресс-конференцию по-французски благодаря им.

На обложках этих журналов были западные звезды. Для меня была как удар под дых – фотография Моники Вити! Итальянка. Суперзвезда. И муза Антониони. Я пересмотрела несколько фильмов с ней на кинофестивалях. Я читала о ней. Я видела ее портреты. Мне она так нравилась! Вот для меня она была эталоном звезды. Мне хотелось быть не то что похожей, но куда-то туда уходящей. Вот в эту европейскую культуру. Хотя в это время были безумно модные и Клаудиа Кардинале, и, конечно, Софи Лорен, и Элиз Тейлор, и Анук Эме, и замечательная Жанна Моро, конечно, она забивала во Франции всех других актрис, она считалась самой сломанной, странной, очень яркой актрисой, но… Моника Вити для меня была особенной! И, наверное, оттуда пошли мои белые волосы, наверное, оттуда пошел такой стиль, абсолютно свободный в одежде, пластика определенная.

Хотя пластика у меня была заложена еще раньше Ильей Рутбергом. Совершенно великим нашим человеком, который начинал и был увлечен пантомимой. Еще до школы-студии МХАТ я год занималась в театральной студии Михаила Шатрова по вечерам, а днем учила французский язык. И в этой студии одним из предметов была пантомима, которую вел Илья Рутберг. У него были две самые что ни на есть любимые ученицы: я и Аида Чернова. А Аида Чернова работала потом у Любимова и делала свои пантомимические постановки. Открыла свой пантомимический театр. Я по этому направлению не пошла, но овладела этим искусством достаточно хорошо для тех лет. На меня возлагал огромные надежды Илья. И пластика пантомимическая, балетная, мне очень помогала в работе. Она давала какой-то свой стиль, свою манеру и пластику жизни.