Татьяна Вирта - Физики и лирики - истории из жизни ученых и творческой интеллигенции

– Может быть, я смогу вам помочь? – на чисто русском языке обращается эта дама к нам. – Мне кажется, вы затрудняетесь с переводом!

Мы на нее взглянули, и с этой самой минуты прониклись к ней таким нежным чувством, как будто бы дружили с ней всю свою жизнь. Познакомились, представились и выяснили, она со своим мужем обитает неподалеку от нашего кампуса, эмигрировали уже довольно давно, москвичи, скучают, особенно он, Володя Филиппенко…

Саша, она же Александра, тотчас же пошла с нами на почту, которую мы искали, потом посмотреть, как мы устроились в кампусе и все ли у нас тут в порядке.

– Если вам здесь будет неудобно, можно переехать к нам, мы будем очень рады! – сказала нам Саша. Она была далеко не в восторге от нашего чересчур аскетического жилья.

Назавтра мы уже были у них в доме, в гостях. Нормальный дом у Филиппенко, большой участок. Володя отчаянно сражается с бамбуком, наступающим на дорогу и не дающим проезда, а Саша прогуливает своего пуделька. Из Москвы, оставив вполне успешную карьеру, они уехали вслед за своими детьми. В Америке Филиппенко вполне благополучны.

– В случае, если вы решите переехать сюда насовсем, не думайте искать что-то другое. Приезжайте прямо к нам. Запишите адрес: «Yia Lemora, Goleta, 5903». Дом у нас большой, прекрасно заживем все вместе, как говорится одним котлом, – совершенно серьезно сказал нам на прощание Владимир Филиппенко.

Ну почему нас разделяют границы, океан, воздушное пространство?!

И таких людей, как Филиппенко, у нас немало обитает там, в США.

Во дворе Университета Санта-Барбары стоит особняк с классическим фронтоном, и на нем витиеватый барельеф:

«Walter Коhn Hall».

Большую часть рабочего времени профессор Уолтер Кон, действительно, проводит в этом здании, носящем его собственное имя, но его научный авторитет вознесся выше и этого университетского двора, и этого города, и этой страны. Фантастическая история о том, как еврейский мальчик-сирота, чьи родители погибли в печах Освенцима, благодаря своей целеустремленности и, конечно, таланту, в расцвете научной карьеры очутился в Стокгольме и пожимал руку шведскому королю, получая от него Нобелевскую премию, совершенно уникальная и требует отдельного рассказа.

Уолтер Кон, выдающийся американский физик, лауреат Нобелевской премии (1998 год) и прочая, и прочая, считает себя гражданином мира и с полным на то основанием: его научные интересы безграничны, а человеческие отношения связывают его с людьми из разных стран и частей света. С нашей семьей он дружен… более сорока лет.

Вижу его перед собой, – сияющая улыбка с расщелиной между двумя передними зубами, как бы продолжающими эту улыбку. Прищур голубых и очень ярких глаз. Множество мелких морщин, ежесекундно составляющих разнообразные композиции на его постоянно меняющемся лице. Он сразу же располагает к общению – заведомо доброжелательный и полный живого интереса к своему собеседнику.

В тот день, 21 сентября 2005 года, едва заглянув в открытую дверь аудитории, я увидела два знакомых профиля – моего мужа и Уолтера Кона. Они были поглощены каким-то обсуждением и не сразу заметили меня, – как жаль, что у меня не было с собой фотоаппарата, чтобы запечатлеть этот замечательный миг. Все это происходило в Цюрихе, в здании ЕТН, на факультете физики, куда Кон и Каган были приглашены на некоторое время работать.

Накануне вечером мы с У. Коном были в гостях у профессора Мориса Райса и его жены Хелен. Профессор Райс долгие годы возглавлял теоретический отдел Технического Университета Цюриха. Недавно Райсы сменили жилье. Вырастив троих детей, они продали свой большой дом в пригороде и переехали в удобную квартиру ближе к городской цивилизации. Обзорные окна квартиры во всю ее фасадную стену выходят на Цюрихское озеро, так что виден противоположный берег, и весь вечер, пока мы с другими гостями сидели за ужином, было такое впечатление, будто мы плывем на корабле. Я вспомнила дом самого Уолтера Кона в Санта-Барбаре, расположенный на горе, откуда открывается захватывающий дух вид на побережье океана.

Разговор за столом шел о разном. О том, как изменилась Москва, где только что побывал Морис Райс. Слава богу, теперь на Западе не обсуждают набившие оскомину “русские проблемы”, такие как тотальный дефицит всего на свете, включая еду и повседневные товары (речь шла о 70—80-х годах), но говорят о жизни, как о таковой, которая в России не хуже и не лучше западной, а просто она другая. Морис Райс поражен невероятными переменами, произошедшими у нас со времени его последнего приезда к нам в Москву. Он попал в какой– то новый мир, пока что Райс в нем не до конца разобрался, но был потрясен его разнообразием и, как ему показалось, какой-то хаотичностью. Еще бы, если сравнивать нашу жизнь с устоявшимся вековым укладом Швейцарии!