Андрей Смирнов - Дон Корлеоне и все‑все‑все. Una storia italiana

Муссолини мы обязаны даже тем, что современные итальянцы говорят по-итальянски, а не на сотнях собственных диалектов, в которых без поллитры граппы не разберёшься. Журналист по профессии, важнейшим из СМИ он полагал радио. А кинематограф, как социалист-ленинист по происхождению, – важнейшим из искусств. В результате, чтобы понять, что же там лопочут дикторы и актёры, – всей Италии пришлось садиться за парты и учить собственный язык.

Спросите любого современного итальянца, что он думает о Муссолини. Наряду с самыми полярными оценками, вне зависимости от политических убеждений вашего собеседника, вы практически неизбежно услышите одну и ту же фразу: «Это был человек, при котором поезда приходили по расписанию».

И ежели доводилось вам пользоваться услугами тамошних железных дорог, – думаю, согласитесь, что это весьма лестная для него эпитафия.

Короче, жить при Муссолини действительно стало лучше, жить стало веселей.

До поры, впрочем.

В этих же 1925—1926 годах были приняты и так называемые Leggi fascistissime. Дословно это означает… ммм… как образовать превосходную степень от прилагательного «фашистские»? Фашистейшие? Короче, – сверхфашистсткие законы.

Во-первых, теперь Муссолини официально именовался Capo del governo primo ministro segretario di Stato, что по смыслу соответствует чему-то вроде «Наиглавнейший президент премьер-министр адмирал-генерал». Отныне он не подчинялся вообще никому, кроме короля. Поскольку же о профессиональных качествах этого короля мы уже наслышаны, – это обстоятельство можно было смело не принимать во внимание.

Во-вторых, запрещались любые забастовки и профсоюзная активность в целом, за исключением официальных фашистских профсоюзов. Вводились цензура СМИ. Политические партии и общественные организации, представляющие опасность для существующего государственного строя, подлежали роспуску и запрету. В силу же того, что в стране была одна-единственная партия, которая априори не представляла опасности для фашистского режима – собственно Фашистская партия – она и осталась единственной разрешённой.

В-третьих, менялось избирательное законодательство. Выборы в парламент теперь выглядели так: Большой фашистский совет, под председательством Муссолини, вырабатывал список кандидатов на весь парламент сразу, а гражданам предлагалось этот список либо одобрить, либо нет.

Ну и плюс всякое по мелочи: смертная казнь за антигосударственную деятельность, учреждение секретной полиции и тому подобное.

Вот теперь Муссолини стал полноценным диктатором.

Народ, однако, вовсе не роптал. На выборах в марте 1929 года утверждённый БФС список кандидатов в парламент получил одобрение 98,4% избирателей при явке в 90%.

Так некоторое время и жили. Детей растили, землю пахали, дома и заводы строили, Дуче любили. В общем, – хорошая жизнь. Живи, Бенито, да радуйся!

И всё бы хорошо, да что-то нехорошо.

Лёг однажды, в декабре 1934 года, Муссолини спать. Но не спится ему – ну никак не засыпается. Вдруг слышит он на улице топот, у окон – стук. Глянул Бенито, и видит он: стоит у окна всадник. Конь – вороной, сабля – светлая, а сам он – негр.

– Эй, вставайте! – крикнул всадник. – Пришла беда, откуда не ждали. Вы только не смейтесь, но на нашу молодую фашистскую диктатуру вероломно напала Эфиопия.

А дело было так. Ещё в конце XIX века новорождённое Итальянское королевство в попытке обзавестись собственными колониями оттяпало у Эфиопии Эритрею и Сомали. Собственно, оно намеревалось оттяпать всю Эфиопию целиком, но с треском проиграло войну тамошним эфиопам.

На момент описываемых событий граница между Эфиопией и Итальянским Сомали проходила в двадцати одной миле от побережья региона Бенадир. Вот только итальянцы считали, что это морские мили. По мнению же эфиопов, – мили были имперскими. То есть эфиопские мили были короче итальянских. Хотя речь шла об унылой пустыне, вопрос был жутко принципиальным, поскольку в перспективе Италия желала бы захапать ещё кусок эфиопской территории, дабы иметь возможность объединить Эритрею и Сомали в единую колонию. Эфиопия же никаких земель отдавать не хотела, да и вообще не отказалась бы получить выход к морю, предварительно скинув в него колонизаторов.

В 1930 году итальянцы построили в оазисе Уал-уал форт и посадили туда чернокожих солдат из Королевских колониальных войск. Через четыре года к форту явилась смешанная эфиопско-британская делегация и потребовала у его гарнизона отодвинуться туда, где, по их мнению, проходила граница. Гарнизон отодвигаться не пожелал, британцы, почувствовав, что дело пахнет керосином, спешно свалили, а афроэфиопы открыли огонь, убив пятьдесят афроитальянцев и потеряв убитыми сто пятьдесят своих, что как бы заранее намекает на их боевые качества.