Леон Дегрель - Гитлер на тысячу лет

Без провокационного вмешательства англичан в конце апреля 1939 г., посуливших полковнику Беку — человеку физически и финансово испорченному — «банку варенья и ящик печенья», подобное соглашение вполне могло бы состояться.

Достаточно было воззвать к здравому смыслу французов. Гитлер публично навечно отказался от Эльзаса-Лотарингии. У него не было ни малейшего намерения скрестить шпаги с непригодной для ассимиляции Францией, то есть, говоря другими словами, не представляющей никакого интереса для захватчика.

Со своей стороны, Франция также не могла ничего выиграть от этого столкновения. Насколько плодородные восточные земли искушали Гитлера — искушение, которое Западу, желающему избавиться от немецкой угрозы на ближайшие сто лет стоило бы скорее поощрять, побуждая его двигаться в этом направлении — настолько же заведомо бесплодная война с Францией не пробуждала в нём ни малейшего желания.

Глава бельгийского правительства, — сын, внук и правнук французов — объясняющий французам всю жизненную значимость их роли как посредников, как это неустанно делал бы я, сидя перед микрофоном в радиостудии, смог бы оказать влияние на умы французов.

Как бы то ни было, я бы попытался сделать невозможное.

До самой смерти я не перестану жалеть о том, что мне не удалось успеть захватить власть вовремя, пусть даже она давала мне лишь минимальный шанс сохранить мир. Я бы использовал этот шанс с максимальной эффективностью. Моё страстное стремление к миру продиктовало бы мне необходимые слова. Французский народ хорошо чувствует звучание слов. И он был достаточно зрел для понимания того языка, на котором я бы к нему обратился.

И можете мне поверить, самое удивительное здесь заключается в том, что именно Гитлер виновен в том, что добыча ускользнула из моих рук, в том, что мне не удалось вовремя взять власть железной рукой; власть, которую я бы уже никому не отдал. Его стремительное вторжение в Австрию, в Судеты, в Чехию и начавший вслед за этим раздрай с Польшей напугали бельгийское общество и оборвали моё восхождение к вершине власти. Но, несмотря на это, в тогдашней прессе обо мне постоянно писали как об орудии Гитлера, как о марионетке Гитлера. Я никогда не был ничьей марионеткой, ни Гитлера, ни кого-либо ещё, даже во время войны, когда я сражался бок о бок с немецкими войсками на Восточном фронте. Это подтверждают все тайные архивы Третьего Райха. Никогда, ни в 1936 г., ни позднее я не получал от Гитлера ни одного пфеннига, ни одного приказа. Да и сам он никогда и ни в чём не пытался повлиять на меня.

Напротив, позднее, обеспокоенный смутными политическими перспективами войны, я без обиняков высказывал ему свои сомнения. Его основной переводчик, доктор Шмидт, обычно присутствовавший в этом качестве при наших беседах, уже после войны сам рассказывал в прессе о том, что я разговаривал с Фюрером так смело и резко, как не осмеливался никто другой перед лицом этого собеседника.

Он относился к этому терпеливо, иногда подшучивая надо мной.

«Леон», — говорил он мне во время войны, когда я отстаивал интересы своей страны, в чём бы они ни заключались, — «в конце концов, это не вы сотрудничаете со мной, а я сотрудничаю с вами!»

И это действительно было похоже на правду.

Наша маленькая страна могла легко утратить свою идентичность в Европе, не имеющей чётких границ. Я всегда настаивал на необходимости соблюдать уважение ко всем аспектам жизни, характерным для нашего народа — к его единству, к его обычаям, его вере, его двуязычию, национальному гимну и флагу. Во время компании в России я никогда не допускал того, чтобы какой-нибудь немец, пусть даже лично мне симпатичный, командовал моими подразделениями или даже просто обращался к нам по-немецки. Сначала мы должны были отстоять свою самостоятельность. А, что будет потом, посмотрим.

Даже с Гитлером я разговаривал исключительно на французском (которого Гитлер не знал), что, говоря между нами, давало мне время поразмыслить, пока мне переводили то, что я уже понял. Конечно, Гитлера это не могло обмануть.

«Fuchs!» — однажды, смеясь, сказал он мне, заметив хитринку в моих глазах. Но он не возражал против этих увёрток, давая мне время на обдумывание каждой моей реплики.

Впрочем, в 1936 г. ситуация была совсем другой. Тогда Гитлер был для нас неизвестным немцем. Время крупных операций по объединению немецких земель ещё не наступило. Реоккупация левого берега Рейна, который должен был отойти немцам задолго до этого, выглядела логично и не вызвала особого беспокойства. Быстро перешли к подсчёту доходов и потерь, поэтому эту проблему быстро списали со счёта.