Эстер Маркиш - Столь долгое возвращение…

С 63–64 года мы стали бывать на приемах в Посольстве Израиля в Москве. Уходили мы оттуда подавленными: словно бы покидали родину и возвращались на чужбину. Связь с Израилем стала, однако, реальным фактором, и это укрепляло нас.

Война 67 года окончательно взломала наслоения пятидесятилетнего страха. Израиль постоит за нас, Израиль не бросит нас, евреев, в беде! Нужно только получить вызов из Израиля — и начинать. Нам не предстояло шагать в темноте — начало пути было открыто и освещено такими, как поэт Иосиф Керлер, певица Нехама Лифшиц. Им было трудно — они были одними из первых. Они-то шагали в темноте по этому новому, невиданному пути — пути борьбы с Советской властью за свои права, которых эта самая власть их начисто лишила.

И в один прекрасный день мы вынули из почтового ящика продолговатый плотный конверт с вызовом от двоюродной сестры Маркиша. Первый шаг был сделан, и мы не сомневались в том, что КГБ в курсе наших дел: цифра «7» на конверте, заключенная в кружок, означала, что цензура ознакомилась с содержимым конверта. Кроме того, нам доподлинно было известно, что этот вызов — отнюдь не первый, отправленный нам из Израиля. Все предыдущие, однако, не были нам доставлены.

Итак, мосты были сожжены — или, если угодно, наведены: государственный документ государства Израиль — с гербом, печатью и красной шелковой лентой — был помещен в запирающийся ящик письменного стола, как величайшая ценность. В именной список, обозначенный в вызове, входил, естественно, и мой сын Симон, и моя мама. Нам предстояло закончить некоторые дела — и подавать вызов в соответствующие инстанции. Мы предполагали две возможности: или, не желая «связываться» с семьей Маркиша, нас отпустят сразу, или борьба наша затянется надолго, быть может, навсегда. Мы также понимали, что подача нами документов подтолкнет к дверям ОВИРа немало колеблющихся. И это последнее предположение придавало нам силы.

Ликвидация дел, однако, затянулась и отняла немало времени. Во-первых, у нас не было денег для оформления документов и виз, если бы таковые были нам выданы. Во-вторых, моя мама, достигшая уже своего восьмидесятилетия, была серьезно больна. И, наконец, в-третьих, Симон собирался жениться на венгерской гражданке, и, подай мы документы немедленно, оформление этого брака представило бы собой серьезнейшие трудности (в СССР брак с иностранным подданным — весьма сложная процедура).

Первая проблема не представляла собой особой сложности. В Ленинграде, после многолетних усилий, вышла в свет книга стихов Маркиша, и нам должны были перечислить значительную сумму денег. В производстве находилась книга Армана Лану «Мопассан» в моем переводе на русский. Деньги за эту работу должны были стать нам значительным подспорьем. Кроме того, по сценарию Давида снимался кинофильм, а книга его рассказов и повестей была принята московским издательством «Советский писатель». И фильм, и книга должны были также принести свои финансовые плоды.

21 апреля 1970-го Cимон, наконец, оформил свой брак. В этот день в нашей квартире на улице Горького собралось несколько самых близких друзей и родственников. Приехала моя мама — женить любимого внука. Она выглядела неважно — но шутила вместе со всеми, смеялась… А день спустя она слегла в постель, и больше не встала. 2 мая она умерла от рака легких. Приехавший 1 мая крупный специалист-реаниматор, наш друг, осмотрел ее и сказал: «Ей 83 года. Она обречена. Дайте природе сделать свое дело…»

В то время разрешения на выезд в Израиль были одиночными, а отказы — массовыми. Симина жена заканчивала работу в России и должна была возвращаться в Венгрию. И мы на семейном совете, скрепя сердце, решили еще повременить с подачей наших документов: Симон возбудил ходатайство о выезде в Венгрию на постоянное жительство вместе с женой. Если бы мы подали наши документы одновременно с Симоном, на его ходатайстве можно было бы немедля поставить большой крест: ему бы неизбежно отказали. Я не могла, не имела право поставить под удар его судьбу. Симон возбудил свое ходатайство. И мы стали ждать решения.

В начале сентября из ОВИРа пришел ответ: просьба Симона удовлетворена. Он собирался уехать в начале октября. И после этого могли начинать и мы…

Подошел день отъезда Симона. Мы расставались с ним, не зная, придется ли нам когда-либо свидеться вновь.

В эти дни евреи России с ужасом и надеждой следили за ходом Первого антиеврейского ленинградского процесса. Подсудимые обвинялись в попытке угнать самолет, и перелететь в Швецию, а оттуда — в Израиль. Мы все понимали, что власти попытаются посредством этого процесса запугать евреев, отбить у них «охоту к перемене мест». Наша семья лучше других знала, что такое советские «показательные процессы», как они фабрикуются, чем они заканчиваются. И если подсудимые сумеют уйти от «вышки» — значит, действительно, Советы вынуждены оглядываться на Запад. А тогда, даст Бог, будет и на нашей улице праздник — мы добьемся своего, мы доберемся до Израиля.