Петр Лещенко - Петр Лещенко. Исповедь от первого лица

К счастью, больше нас никто не беспокоил. К концу лета Зиночка оправилась от горя, стала похожа на себя прежнюю. Но горе занозой засело в наших душах и время от времени больно кололо.

К концу нашего пребывания в Константинополе мы решили, что поедем не в Ригу, а в Бухарест. Зиночка никогда не была в Бухаресте, только слушала мои рассказы о нем. Мне очень хотелось, чтобы ей понравилось в Бухаресте. Так и случилось. Она восхищалась: «Какой красивый город!» Я был счастлив. Мне казалось, что все вернулось на круги своя, что наши отношения снова стали такими же светлыми, что и раньше.

Многие супруги-артисты выступают вместе. Это не столько традиция, сколько уступка обстоятельствам. Актерская жизнь связана с постоянными разъездами. Что за семейная жизнь получится, если супруги будут в разных труппах? Они же тогда станут встречаться раз-другой в году, по случаю. Хочешь не хочешь, а надо держаться друг друга, то есть работать вместе. В этом кроется огромная опасность для любви. На первый взгляд все обстоит замечательно, поскольку два любящих сердца постоянно находятся рядом. Любовь не терпит разлук, даже небольших. Но эта вечная близость, когда и дома, и на работе супруги вместе, когда они говорят и думают об одном и том же, может и убить любовь. Я сравниваю это с действием кислоты на металлы. Обычные металлы кислота разъедает, а благородные — золото и серебро, — ей не по зубам. Так же и с любовью. Я понял это, когда женился на Верочке. Скоро будет десять лет, как мы вместе, за все это время мы если и разлучались, то на день-другой, и сегодня, когда я пишу эти строки, наши чувства так же сильны и так же свежи, как и в 1942 году. Потому что нас связывает настоящая любовь, то самое чувство, которое есть «веселье жизни хладной», а не «мучение сердец» [30] Аллюзия на стихотворение А. С. Пушкина, «Любовь одна — веселье жизни хладной…»: «любовь одна — веселье жизни хладной, любовь одна — мучение сердец: она дарит один лишь миг отрадный, а горестям не виден и конец…» . И мы знаем, что наши чувства всегда будут оставаться такими. С Зиночкой же все было иначе. Мы любили друг друга, но наша любовь оказалась не настолько крепка, чтобы выдержать потрясения и испытание постоянной близости друг с другом, «варки в одном и том же котле», как выражался импресарио Дуганов. Уже в 1928 году мы с Зиночкой начали «приедаться» друг другу. Зиночка никогда не говорила об этом. Не говорила до тех пор, когда все уже стало ясным и без слов. Я же объяснял холодок в отношениях то трагедией, случившейся в Афинах, то тяготами актерской жизни, то рождением нашего сына Игоря… Возможно, если бы я не был таким глупым, а Зиночка такой скрытной, мы могли бы все исправить и до сих пор были бы вместе. Не правы те (в том числе и Зиночка), которые объясняют мой развод с ней появлением Верочки. Семя любви должно упасть на подготовленную почву. Если сердце полно любовью, то другой любви там нет места. Если же в сердце пустота, то семя любви может там прорасти. Верочка не разлучила меня с Зиночкой. Она заполнила пустоту, давным-давно образовавшуюся в моем сердце. «Заполнить пустоту» и «разлучить» — это разные понятия. Абсолютно разные!

В моих бумагах лежит конверт с письмом моему сыну Игорю. Никто не знает своего конца. Может случиться так, что я не доживу до его совершеннолетия. Тогда он прочтет то, что я хочу ему сказать, в письме. К сожалению, я лишен возможности общаться с ним. Но я не хочу, чтобы он жил с неверным представлением о том, что произошло между его родителями.

Но вернемся в Бухарест. Мы приехали и сразу же устроились в «Театрул ностру». Не в тот, что был во время войны, а в другой. «Театрул ностру» в переводе с румынского означает «Наш театр». Это очень популярное название. Стоит только закрыться одному «Театрулу ностру», как тотчас же открывается другой под таким названием.

Мне было очень приятно вернуться в Бухарест после столь долгого отсутствия. Именно тогда я ощутил внутреннюю связь с этим городом. Кишинев был и остается для меня родным, городом, в котором прошло мое детство, но и Бухарест тоже стал родным, уж очень многое в моей жизни с ним связано. Здесь я был своим, здесь мне было хорошо. Я уже забыл о мотивах, побудивших меня когда-то уехать в Париж, и искренне удивлялся, зачем мне это было нужно? Должен признать, что я сильно проиграл, отсутствуя в Бухаресте с 1925 по 1928 год. На эти годы пришелся своеобразный румынский Ренессанс, сопровождавшийся расцветом всех искусств. То и дело появлялись и становились известными новые имена, открывались новые заведения. Люди, окончательно забывшие про ужасы мировой войны, хотели веселиться и развлекаться. «Задним умом всяк крепок, — думал я. — Но ведь в 1925-м ничто не предвещало расцвета…» Скорее всего, предвещало, были какие-то признаки, но я, увлеченный мечтами о Париже, их не замечал. А то мог бы прославиться лет на семь раньше.