Петр Лещенко - Петр Лещенко. Исповедь от первого лица

Теперь, пройдя большой жизненный и творческий путь, я понимаю, что одного таланта для карьеры мало. Нужен еще и опыт, как артистический, так и общий, жизненный. Именно опыт подсказывает таланту, какие песни следует отбирать в свой репертуар и как их петь. Мало иметь голос, надобно еще и душу в песню вложить, чтобы она брала за душу, будоражила сокровенное. А что такое «вложить душу»? Это означает пропустить песню через себя, через свой личный жизненный опыт. Хорошо поет тот, кто поет о своем, о том, что он пережил. Иначе получится фальшиво. Не в смысле пения, а в смысле чувств. Мне приходилось встречаться с известными певцами, которые не имели хорошего голоса. Но они пели с душой и без слез на глазах слушать их было невозможно.

В Смирне мы проработали до ноября 1926 года. Оставаться там дольше было невозможно, поскольку за полгода мы успели порядком наскучить публике. В ресторан Ахмеда-аги ходили одни и те же люди, и, как мы ни меняли репертуар, более полугода продержаться в Смирне не могли.

Мандель регулярно выезжал из Смирны в Константинополь на актерскую биржу в поисках очередного контракта для нашей труппы. Однажды он вернулся радостный и объявил: «В декабре мы едем в Париж!» Мы подумали, что речь идет о настоящем Париже, и удивились, но оказалось, что Мандель имел в виду Париж Востока — город Бейрут. Мы уже были наслышаны об этом городе, который называли то «Парижем Востока», то «Жемчужиной Востока», и все сходились во мнении, что если какому-то городу Бейрут и уступает, то только Парижу. Разумеется, всем нам захотелось побывать и поработать в Бейруте. Мы без сожаления простились со Смирной и отправились в Бейрут, где нам предстояло провести восемь месяцев, выступая поочередно в трех ресторанах. В Бейруте ценились «настоящие парижские артисты», и Мандель этим воспользовался, чтобы снять как можно больше пенок. Мы сильно уставали, но и зарабатывали тоже хорошо. Что мне больше всего нравилось в Манделе, так это то, что он предоставлял артистам полную свободу действий и не вмешивался в то, какие именно номера мы показываем. Главное, чтобы публика была довольна. Если публика довольна, то и импресарио счастлив. В Бейруте мы с Зиночкой начали певческую карьеру как дуэт «Закитт». Звучная Зиночкина фамилия прекрасно смотрелась на афишах. Правда, публика произносила ее как «Заки», на французский лад, но Зиночка не обижалась. Пьер и Жени Заки понемногу приобретали известность. Мы пели на русском, на французском и даже на арабском, что вызывало у публики неизменный восторг. Арабские песни были очень простыми. Они состояли из трех-четырех бесконечно повторяющихся фраз. Выучить их, не зная арабского, было несложно. Зиночка аккомпанировала на бубне, а я на арабской тарбуке [23] Тарбука (дарбука) — небольшой барабан в форме кубка, изготовленный из глины и козлиной кожи. . Получалось очень мило. Публика была в восторге.

К нам начали поступать предложения от разных людей. Мы всем отвечали одно и то же: «У нас контракт, пока он не закончился, разговаривать не о чем». Мы честно соблюдали уговор, но эти предложения раздражали Манделя. Ему доносили обо всех, кто к нам приходил. Я несколько раз говорил ему, что не собираемся нарушать контракт, но чем дальше, тем с большим подозрением относился он к нам. К окончанию срока контракта отношения между нами совершенно испортились. Я не люблю портить отношения с людьми, особенно на пустом месте, без причины. Улучив подходящий момент, я попытался объяснить Манделю, что у него сложилось неверное, предвзятое мнение о нас с Зиночкой, но Мандель не стал меня слушать. Обругал меня и сказал, что, как только наш контракт закончится, можно будет считать, что мы незнакомы. Я понял, что переубедить его мне не удастся. Когда наш контракт закончился, мы уехали из Бейрута в Дамаск, где нам предложили очень хорошие условия. Они были много лучше бейрутских, и, кроме того, я договорился с владельцем ресторана напрямую, без посредников, и получал всю плату целиком. Мандель клал в свой карман 30 % нашего заработка. Были и такие импресарио, которые забирали половину.

В Дамаске мы с Зиночкой работали в кабаре «Опера Аббас». То было лучшее заведение в городе, куда ходили только богачи. Обычным людям тамошние цены были не по карману. Глядя на всю эту роскошь, Зиночка мечтала о том, что когда-нибудь у нас тоже будет свой ресторан, кабаре или что-то еще. Ей очень хотелось быть владелицей собственного дела, чтобы ни от кого не зависеть. Ради Зиночки я в 1933 году открыл в Бухаресте кафе «Касуца ностря» [24] Наш домик ( рум .). , а в 1935-м — ресторан «Лещенко» на Каля Викиторией. Сам бы я не решился связывать себя по рукам и ногам такой обузой. Меня ресторан тяготил. Мне скучно было постоянно обсуждать дела с моими компаньонами, проверять бухгалтерию и заниматься прочими делами совладельца. Я артист не только по профессии, но и по призванию. Любая другая работа мне не по душе. К тому же у меня были весьма неприятные компаньоны. Главный компаньон, Марик Кавура, был человеком с темным прошлым и уголовными замашками. Откровенно говоря, я его побаивался, поскольку по его тяжелому взгляду чувствовалось, что ему человека убить все равно что бублик съесть и чаем запить. Другой компаньон, Станислав Геруцкий, был невероятно мнительным и придирчивым человеком. Ему повсюду мерещился обман. Он изводил придирками всех, начиная с Кавуры и заканчивая официантами. Очень было тяжело иметь с ним дело. Компаньоны вложили в ресторан деньги, а я только свое имя, поэтому львиную долю доходов они забирали себе. Я получал от ресторана примерно то же самое, что получил бы по контракту за ангажемент. А так выходило, что пел я бесплатно, но зато получал долю от прибыли и огромную головную боль в придачу. Зачем мне это было нужно? Затем, что Зиночке хотелось, чтобы у нас было собственное дело. Желая сделать ей приятное, я ввязался в эту затею с рестораном. Все говорили: «Вот ресторан Петра Лещенко», поскольку ресторан назывался моим именем, но никто не знал, что я владел всего лишь одной седьмой частью «моего» ресторана. Мое имя использовалось для привлечения публики. Когда в 1942 году ресторан закрылся, я испытал не сожаление, а облегчение. Те, кто называет меня «буржуем», сильно грешат против истины. Я не буржуй, я артист.