Елена Якович - Прогулки с Бродским и так далее. Иосиф Бродский в фильме Алексея Шишова и Елены Якович

Он чувствовал камеру просто поразительно, такая стопроцентная работа с камерой и на камеру. Умение быть самим собой в любой ситуации, и в кадре тоже. И когда гулял по рыбному рынку и разговаривал с продавцами по-итальянски, и когда купил пакет винограда, поднял гроздь перед собой, засмеялся и сказал: «Я бог Дионис!», и когда затеял игру в виноградинки на мосту: «Женька, умеешь так?» – «Подкинуть и поймать?»…

В общем, было в нем что-то от Марлона Брандо. А может, мне тогда так казалось.

Мы однажды с Фаусто в Венеции, может быть, это в первый раз было или во второй, когда я здесь был, мы вместе пошли и купили себе две шляпы «борсалино». И мы сфотографировались. Мы пошли на Сан-Марко, подошли к пушкарю и попросили, чтобы он нас снял. Фотографии были, но они кончились. Я послал отцу. Говорят, она висела у него над кроватью. Отцу, видимо, нравилось, что я в шляпе. Но у Фаусто «борсалино» сохранилась, а моя – не знаю, я потерял ее.

Кто такой Фаусто, сохранивший шляпу «борсалино», я узнала лишь двадцать лет спустя, когда приехала на дни Бродского на остров Искья. Этот остров связан с Бродским через Фаусто Мальковати, который здесь родился. Фаусто – славист и друг Бродского еще по Ленинграду, где в шестидесятые стажировался в университете. В доме его родителей, в двух шагах от Арагонского замка, у самого Тирренского моря Бродский останавливался, когда приезжал на Искью. Первый раз в восемьдесят третьем:

А второй – с женой Марией и маленькой дочкой – осенью девяносто третьего. То есть непосредственно перед нашими съемками.

Это из стихотворения «Иския в октябре», написанного тогда и посвященного Фаусто Мальковати. «Остров как вариант судьбы» – тоже оттуда. Остров, где жил Оден, а до него – Вергилий. След этого стихотворения остался и на наших пленках: «А „Иския“ тебе понравилась?» – спрашивает Бродский Рейна. Очевидно, он ему показал недавно написанные стихи: «Почитай вот эти стишки, которые я тебе дал. Ты посмотришь, там есть, по-моему, несколько замечательных стихотворений, то есть хороших, да. Одно довольно смешное, называется „Посвящается Чехову“. Это как будто Сталин написал. Тот еще чеховский интеллигент!»

На пленках – видео и диктофонных – сохранились какие-то обрывки разговоров, ускользающих смыслов, словечки…

Я видел вещи потрясающие в этой жизни! На катере поехал в Мессину, и в Мессине маленький музей национальный. И там я увидел самую фантастическую картину в своей жизни. Там две их. Это предпоследние работы Караваджо. И одна из них – это «Святой Лазарь», «Воскрешение Лазаря». Женька! Ничего более совершенного… Мы с Фаустино были, я подвел Фаусто к этому полотну, и Фаустино практически затрясся. Я тоже, надо сказать.

О, LM! Знаешь, кто курил эти сигареты? На этих сигаретах я и заработал себе первый инфаркт. Да, очень крепкие. Их курил Оден. Когда я увидел, что он курит LM , я понял, что мне надо курить LM. Я бросился курить LM. Плохо кончилось.

У меня даже была такая идея, я потом ее оставил – чтобы у меня в аудитории они мне поставили диван и я бы лежал на диване…

Знаешь, как все это делится, литература? Это когда люди делают это для себя или когда они делают это для чего-то другого. То есть для самой литературы. Когда ты любишь себя или ты любишь что-то больше, чем себя.

Это мое самое любимое место в Венеции, особенно когда дождик не льет. Это называется Корте Сфорца. Вот вы переходите мост, этими улочками идете вдоль и находите выход к нему. И вот вы там сидите и смотрите, как все мимо проплывает, и так далее, и так далее. Замечательно.

И вот это «не я»… надо же – в конец строки это посадить!

У меня с Манном вообще довольно скверные отношения по многим соображениям. Тогда, по самому началу, они у меня сложились плохо. Я прочел «Будденброки» – это полный восторг, вещь гениальная, конечно. Но потом сложилось так, что я попал на Север, и на Север мне Яша Гордин прислал только что вышедшие «Иосиф и его братья». И тут же «Доктор Фаустус». И я более-менее все понял, что это за господин. Это ужасно интересный и сугубо немецкий феномен до известной степени. Это отсутствие души, если угодно, пользуясь русскими категориями, подмененное избытком интеллекта. То есть это тот вакуум, который заполняется интеллектуальными построениями. И это, надо сказать, довольно невыносимо.