Александр Казанцев: Мёртвая зыбь

Кренкель, большой, грузный, но стройный, широколицый, как из дуба вырубленный, стоял у трапа. При виде Званцева, воскликнул:

— Никак сам победитель паковых льдов?

— Пока в мечтах, одна из которых осуществляется, и я с вашей помощью, Эрнест Теодорович, попаду на легендарный корабль “Георгий Седов”. Заранее благодарю вас.

— Нечего благодарить. Если бы я знал, что вас будет провожать такая очаровательная фея, я никогда бы не взял вас с собой.

— Но почему?

— Да потому что “Георгий Седов” уже два года отсидел во льдах и стал легендарным. И нет оснований утверждать, что этого не случится во второй раз. А оставлять на такой срок вашу спутницу я просто бы не решился. А Фадеев это от меня скрыл.

— Не скрыл, а не знал.

— Так значит летим?

— Если вы не передумали.

— А раньше летал?

— Не только летал, но даже разбивался.

— Да ну!? — воскликнул Кренкель. — Тогда полезай скорее в кузов, бесценный спутник!

— Но почему? — еще раз удивился Званцев.

— Потому что опытный солдат знает: в одну воронку два снаряда не попадают. По теории вероятностей на одного пассажира двух аварий не приходится. Так что с вами мы, вроде как, застрахованы.

Званцев рассмеялся:

— Выходит, я бесценная личность. Я прошел все виды аварий: железнодорожную катастрофу в детстве, морскую, когда из Керченского пролива вплавь выбираться пришлось, в автомобильной аварии в Штирии еле жив остался, ну и авиакатастрофа с АНТ-25 в 1931 году.

— Хорошо, что признались. Я вас в Арктике, как национальную ценность, беречь буду.

— Очевидно, вас, Эрнест Теодорович, прошедшего в Арктике огонь и воду, и медные трубы, ваш юмор всегда выручал?

— А без этого в нашем деле крайностей нельзя. Ну, прощайся со своей феей, это во мне зависть говорит, и поехали, сначала по воздуху, а в Архангельске нас “Георгий Седов” дожидается. Не будем его задерживать. Долгие проводы — лишние слезы.

Но Таня не плакала, провожая Званцева в далекий путь. Она мужественно следила, как самолет, подняв ветер пропеллерами, побежал по дорожке, и как-то незаметно оказался над землей, сделал вираж в воздухе и скрылся за набежавшей тучей.

Кренкель ушел в кабину к летчикам, а Званцев сидел на длинном жестком сидении, предназначенном для десантников и, полуобернувшись, смотрел в окно. И снова, как в его памятный полет на АНТ-25 земли внизу не было видно. Как и тогда ее закрыл слой облаков. Освещенные сверху солнцем, они совершенно не походили на видимые снизу. Сейчас они представлялись Званцеву причудливым клокочущим океаном. Но, как в легенде “О Спящей красавце”, скованным, окаменевшим с вздымающимися неподвижными “девятыми валами Айвазовского”, похожими то на застывший взрыв, то на сказочные башни и целые города. И когда океан внезапно оборвался, под ним открылся провал в пропасть, с дном, похожим на рельефную географическую карту с пятнами зелени и ленточками дорог. Одна из них прямая, как проведенная по линейке, была железнодорожным путем. По нему шел игрушечный поезд с расстилающимся за ним дымчатым шарфом. Медленно проплывали внизу скопления домиков с непременной колокольней у крохотной церквушки. Старорусские поселения северян, уходивших сюда, подальше от московских иерархов, чтобы креститься двумя перстами.

Званцев умел занимать себя и мысленно побывал внизу в старообрядческих скитах с высокими русобородыми мужиками сурового, строгого нрава, готовых на любые лишения, даже на самосожжение, во имя старой веры.

Не сродни ли им по духу зимовщики далеких полярных станций, знакомиться с которыми летит он в страну незаходящего, и на полгода уходящего солнца?

Из кабины летчиков вернулся Кренкель и сел рядом со Званцевым:

— Повезло нам с тобой, Петрович. Штурманом-то у нас сам Аккуратов Валентин Иванович, самый аккуратный из всех полярных штурманов. Про шаровую молнию рассказывал. По кабине их самолета прошлась и сквозь туалетное отверстие вылетела. Ладно, дверь в уборную была открыта. Между прочим, это он летал бомбить Берлин, во главе эскадрильи сделанных Туполевым “на шабашке” бомбардировщиков, чего немцы от нас, русских никак не ожидали. С ним можно лететь вдоль всего вашего ледяного мола, о котором Фадеев сказал, а вы сейчас подробно о своей затее мне, как на духу, во всем признаетесь, — и неизвестно было насколько всерьез он отнесется к услышанному.

Званцев увлеченно рассказал Кренкелю о своих преобразующих Арктику идеях: и об Арктическом мосте, и о “Моле Северном”, как он назвал свой новый роман.