Лидия Чуковская - Прочерк

А я опять о ежовщине.

За время гласности появились десятки и сотни воспоминаний и документов о том, что происходило в застенках — по всему Советскому Союзу — с начала 36-го по конец 38-го года.

Их так много, что я остановлюсь лишь на некоторых…

21/III 94 г.

[Здесь авторская рукопись обрывается. — Е. Чуковская]

Работа над книгой, начавшаяся в 1980 году, длилась в течение шестнадцати лет — до самой кончины Лидии Корнеевны в феврале 1996-го. И не была завершена.

Первоначальное название было — «Прочерк». В дневниках Лидии Корнеевны присутствует и еще одно название — «Митина книга».

В основном книга была написана в 1981–1983 годах, когда и думать нельзя было об ее печатании.

Привожу выписки из дневниковых записей Лидии Чуковской о работе над этой рукописью.

4 августа 84. «Прочерк» — самая мне дорогая книга — никому не будет нравиться. Потому что она не от искусства.

26 апреля 87, воскресенье. Очень важные сведения получены мною за эти дни по радио — не то по Би-Би-Си не то по Голосу! — прочли воспоминания Заболоцкого, подробнейшие, о том, как его истязали на следствии. Я непременно, непременно должна взять их в «Прочерк» — в Приложение или в текст — не знаю. Следователя, который истязал Заболоцкого, звали Лупандин… [26] Речь идет об «Истории моего заключения» Николая Заболоцкого, которая была напечатана сперва в Англии, а потом и в России. В это время Л. К. еще не знала, что тот же Лупандин был следователем и у М. П. Бронштейна.

30/I вторник. [1990]. Вчера читала в «Огоньке» о судьбе Королева. Он погибал и был избиваем и сломлен точно тогда же, когда и Митя, — его взяли в сентябре, Митю в августе 37-го. Его выпустили в 39-м, когда Митю уже убили. Нет, Королева не выпустили в 39-м, а перевели на шарашку. (Как и Митю бы.) Но не в этом дело. А там подробно описаны 1) пыточные инструменты в письменных столах у следователей; 2) деятельность Ульриха. Очень потянуло сделать из этого комментарий к «Прочерку». [27] См.: Ярослав Голованов. Королев без ракет // Огонек. 1990. № 2, с. 22–24.

6/VIII 91. Самая соленая соль — дело Олейникова. Донской казак, здоровый мужчина во цвете лет, сдался на 18-й день… Чем же его добили? Конвейер, стойка? Похоронен он там же, где Митя, на Левашевском кладбище. И Сережа [Безбородов] — тоже сдавшийся богатырь, мощный полярник! И он там же… И оба они— по делу Жукова, хотя не имели к Жукову ни малейшего отношения… (Как и Шура, которая тоже шла по делу Жукова. [28] Дмитрий Петрович Жуков, японист, зав. сектором истории культур и искусств Востока в Эрмитаже. Расстрелян 24 ноября 1937 года. )

Да, интересно, что на Маршака, которого он терпеть не мог, НМО [Николай Макарович Олейников] показаний не дал. Вот под каким предлогом: «Я с Маршаком в ссоре, не встречаюсь с ним и потому ничего о нем сказать не могу». Очень благородно. Разумеется, не это спасло С. Я. [Маршака] — с какого-то дня его из Детиздатского дела изъяли (по слухам, он или кто-то мощный написал о нем Молотову, а Светлана Молотова любила его стихи). Но во всяком случае НМО проявил большое благородство.

9/Х1. 93. Не знаю, в силах ли я буду (даже если подготовлюсь) написать «Прочерк». Ведь это моя автобиография, а надо, чтобы была Митина…

План, композиция «Прочерка» внутри меня ворочается ежедневно и еженощно. С потоком новых сведений надо найти и новую форму, не подменяя при этом сознания 30-х годов сознанием 90-х.

9 октября 94. … ночами читаю в «Вопросах истории» историю Кронштадтского восстания, которой интересуюсь всю жизнь, из интереса к которой, собственно, попала в тюрьму и ссылку. Во весь рост видны подлость большевиков и благородство кронштадтцев (основного ядра). И еще одна сущая мелочь. Из представленных документов видно, как грамотны были тогдашние писаря и канцеляристы. Все ответы восставших — все их ответы на допросах — изложены вполне грамотно!

10/Х 94. Читаю исторический журнал о Кронштадте. Море крови и океан лжи. Беспристрастное признание власти, что это бунтовал не генерал Козловский, не шпионы, не с. р. [эсеры] и анархисты, а матросы, побывавшие в деревне, — бунтовали против продотрядов и пр.

25 ноября 95. Мы с Финой [29] Фина — Жозефина Оскаровна Хавкина, многолетняя помощница Лидии Чуковской. эти дни работали: разбирали последнюю, и самую трудную, папку: «Трагедия Ленинградского Детиздата»… И я так вспомнила эту трагедию, как никогда еще не вспоминала… И какое там внезапно нашлось изумительное по богатству мысли и художественному исполнению письмо от Ал[ексея] Ив[ановича] Пантелеева о том, что такое для прозаика звуковая сторона прозы и каковы были тиски цензуры, в которых все мы тогда корчились. Так он весь мне вспомнился — со щедростью души, с юмором, с необычайным художественным даром…