Борис Ардов - Table-Talks на Ордынке

— Это — гениальная работа… Это — великий труд. Это — лебединая песнь марксизма…

Во второй половине пятидесятых годов этот же самый Михайлов занял пост министра культуры. Ему как-то пришлось проводить собрание сотрудников Московской консерватории, где обсуждалось скандальное дело: несколько музыкантов были уличены в гомосексуализме. В своей обличительной речи министр в частности сказал:

— Эти мерзкие люди занимались своими гнусными делами здесь, в стенах консерватории, носящей святое имя Петра Ильича Чайковского.

В зале раздался смех. Михайлов опешил — он никак не мог понять причину подобной реакции. Тут к министру приблизился референт и шепотом дал соответствующее разъяснение.

В те же годы Ардову пришлось выступать в каком-то областном Доме офицеров. Было это в старом российском губернском городе — вроде Костромы или Калуги. «Дом офицеров» оказался старым барским особняком, там был просторный вестибюль, широкая лестница, а в нишах стояли копии античных скульптур. Однако всем этим мраморным фигурам зеленой масляной краской были пририсованы трусы и бюстгальтеры.

Дама, которая когда-то преподавала в Алма-Атинском университете, рассказала такую поразительную историю. В какой-то послевоенный год был «целевой набор» каракалпаков. В подобных случаях требования к абитуриентам той или иной национальности снижались до минимума, то есть стоило юноше или девушке сказать экзаменатору хоть что-то вразумительное, как тут же выставлялась высокая оценка. Шли испытания по английскому языку. Преподаватель попросил одного из поступающих каракалпаков посчитать по-английски от одного до десяти. Юноша стал считать, но на каком-то совершенно непонятном наречии. Его спросили:

— На каком языке вы говорили?

— На английском.

— Ну-ка повторите, — сказал экзаменатор.

Юноша снова произнес те же загадочные слова, но при этом было ясно, что это — не тарабарщина, а нечто вполне осмысленное.

Тогда стали искать в университете человека, который бы смог определить, на каком языке говорит этот абитуриент. В конце концов, выяснилось, что язык этот был чеченский. А вся история носила трагикомический характер. В конце войны в каракалпакский аул прибыл ссыльный чеченец, и, чтобы не умереть с голоду, он объявил, что может преподавать в местной школе английский язык. А вместо этого учил каракалпакских детей родному — чеченскому.

В шестидесятые годы в одной из газет была предана гласности любопытная история. Три начальника районного масштаба с тремя дамами выехали для приятного времяпрепровождения в лесозащитную полосу, которая была неподалеку от их городка. Там они устроили пикник, расстелили на траве скатерть, расставили бутылки, стаканы, разложили закуску. И тут над ближайшим полем появился самолет сельскохозяйственной авиации, который на бреющем полете распылял ядовитые химикаты. Во время одного из маневров он опрыскал и скатерть со всеми яствами. Это привело пирующих в бешенство. Один из них схватил пустую поллитровку, выждал, когда самолет снова приблизится и швырнул в него бутылку. Полет, повторяю, был бреющим, поллитровка попала в пропеллер, и летчик был принужден посадить самолет. Словом, самолет был сбит поллитровкой, судя по всему, единственный в своем роде случай в истории авиации. Но мало того, разъяренные собутыльники, у которых был испорчен пикник, еще и отлупили злополучного пилота. А затем это дело разбиралось в суде и попало в печать.

Мой покойный приятель телевизионный репортер Евгений Синицын в свое время рассказал такую историю. Году в шестьдесят четвертом или шестьдесят пятом ему надо было ехать в Москву из Переделкина. Друзья, у которых он был там в гостях остановили проезжавшую мимо дома машину — за рулем была их знакомая, и попросили ее довести Синицына до Москвы. Мой приятель довольно скоро сообразил, кто сидел за рулем. Это была дочь Сталина — Светлана Иосифовна Аллилуева. По дороге она между прочим рассказывала о том, как минувшей осенью отдыхала в Сочи.

— Был уже ноябрь, — говорила дочка Сталина, — пляж совершенно пустынный… Я шла по берегу и вдруг увидела фигуру мужчины, который с унылым видом сидел на влажном песке. Приблизившись, я его узнала, это был один из охранников моего отца. Он меня тоже узнал, вскочил на ноги…

— Светлана Иосифовна, дорогая!.. Ну, как вы? Как живете?..

— Ничего, — говорю, — Иван Петрович… Дети растут. А вы-то сами как поживаете?.. Тут он помрачнел и сказал: