Александр Бабийчук: Человек, небо, космос

Так уменьшалась эффективность использования летных кадров, получивших боевое крещение, приобретших боевой опыт. На другом месте человек должен был как бы опять «притереться» к новым боевым товарищам. Да и командование, в свою очередь, присматривается к нему. Это также замедляло возвращение летчика в строй.

Другим большим недостатком являлось отсутствие хирургов в большинстве лазаретов батальонов аэродромного обслуживания (БАО). Штатное расписание мирного времени их просто не предусматривало. А теперь мы вынуждены были оставлять у себя часть раненых и нередко оперировать их.

В мирное время санитарная служба авиации мало занималась и разработкой вопросов поиска сбитых летчиков и оказания им медицинской помощи. Розыск летных экипажей, совершивших вынужденную посадку вне своих аэродромов, целиком возлагался на командование части. Практика напряженных боевых действий показала, однако, что врач должен не только заботиться об оказании медицинской помощи раненым летчикам, но и нести значительную долю ответственности за своевременно отданный приказ на поиск. С психологической точки зрения чрезвычайно важно, чтобы летчик, штурман, стрелок-радист были уверены: в перипетиях боя о них не забудут, не замедлят прийти на помощь, если она им понадобится.

Я дал себе слово: поставлю работу так, что мои товарищи-летчики будут во всех случаях уверены в своем полковом враче. И правильные действия в воздухе, осмотрительность, самочувствие будут в большей степени зависеть от меня. Если же случится несчастье на фронте, куда мы скоро вылетим, приложу все силы, чтобы раненый получил в медпункте полка и в лазарете БАО эффективную медицинскую помощь…

Небо по-предутреннему помутнело, потом на восточной его стороне разлился бледно-желтый свет холодной зари.

Ко мне подошел молодой лейтенант.

— Товарищ военврач третьего ранга, — сказал он, — командир полка и комиссар просят вас зайти в штаб.

Поблагодарив, я направился к стоявшим в отдалении двухэтажным домам.

Я застал капитана и батальонного комиссара уже раздевшимися. В комнате было тепло. Сержант-писарь снимал с окон черные бумажные шторы.

— Наш день — ночь, — сказал комиссар, растирая ладонями скуластое лицо.

Под небольшими, глубоко посаженными глазами его виднелись тени. На лоб спадала прядь светлых волос. В худощавой невысокой фигуре комиссара, в его жестах и мягком говоре было что-то домашнее. Он откровенно радовался тому, что в ближайшее время не надо снова выходить на холод.

— Николай Тимофеевич, — окликнул его комполка. Переходя от одного канцелярского стола к другому, он с треском выдвигал ящики: что-то искал. Поинтересуйтесь у доктора, нет ли у него связей в высших медицинских и хозяйственных сферах?

— Константин Дмитриевич одержим иллюзорной мечтой достать для летного состава шоколад «кола», — улыбнувшись, пояснил мне Савенков вопрос командира. — Для наших «совушек» он был бы, конечно, кстати. Но ведь его, должно быть, дают только истребителям перед ночными полетами и экипажам дальних бомбардировщиков.

Кола — средство, повышающее работоспособность, особенно в ночное время, употребляется обычно в смеси с шоколадом.

— Да, — согласился я. — К сожалению, там необходимого знакомства у меня нет.

— С чего думаете начинать работу, Александр Николаевич? — обратился ко мне Бочаров. Он нашел бумагу, которую искал, стоя прочитал, сложил и спрятал в карман гимнастерки.

— С освидетельствования всего личного состава, — ответил я. — Налажу также занятия по оказанию первой медицинской и доврачебной помощи в боевых условиях.

— Хорошо, — одобрил комполка. Писарь принес жестяной чайник.

— Садитесь, — пригласил меня к столу батальонный комиссар. — Это у нас традиционное утреннее чаепитие. Вот только начальник штаба задержался в первой эскадрилье.

Заговорили о последних известиях с фронтов, о тяжелом положении под Москвой. В речи Верховного Главнокомандующего, произнесенной 7 ноября на параде, было сказано, что скоро и на нашей улице наступит праздник. Все поняли это так, что немцам под Москвой, очевидно, будет нанесен сокрушительный удар и они покатятся с советской земли.

Савенков поинтересовался, откуда я родом, какое учебное заведение окончил. Я коротко рассказал о себе. Родился в 1911 году в Казани, четырех с половиной лет остался круглым сиротой, воспитывался у теток. Одна из них была медсестрой, у другой муж был врачом, и это потом в какой-то степени определило мой выбор профессии. Шестнадцати лет подал заявление в киевскую медпрофшколу, но семилетнего образования у меня тогда не было. Пришлось сдать экзамены экстерном. После медшколы работал совхозным фельдшером и затем помощником районного санитарного врача. В 1930 году попросился добровольцем в армию. Отказали. Поступил на вечернее отделение Киевского медицинского института. Снова пошел в военкомат. И хотя мой год еще не призывали, просьбу мою на этот раз удовлетворили. С разрешения командования 138-го стрелкового полка 46-й дивизии учебу в институте продолжал. Потом меня перевели в радиороту, стоявшую в двенадцати километрах от Киева. Днем военная служба, вечером институт. Тут я чаще всего ходил пешком. Позже был переведен в танковую часть. Но и там получил разрешение совмещать военную службу с учебой. В 1936 году после окончания института меня назначили врачом. Сначала служил в воздушно-десантных войсках, затем в авиации.