Александр Ханин: Рота, подъем!

– Что поделать? Я и в горком комсомола сегодня не попал. А надо было…

– Ясно. Бывает. Тебя подбросить куда?

– Нет, прогуляюсь.

– Гуляй, гуляй, не долго осталось, – усмехнулся в усы старшина – водила, усаживаясь в УАЗик.

Из дома я позвонил Катерине, рассказав новость.

Подруга, примчалась, как говорится, "на крыльях любви". Ее отец – парторг одного из крупных институтов Ленинграда, несколько месяцев тому назад узнав фамилию мальчика, с которым начала гулять его дочь, уточнил:

– Еврей что ли?

Или у него был профессиональный нюх на врагов народа, или должность моего отца и известная в промышленных кругах Ленинграда фамилия была у него на слуху, не знаю. Но мешать он дочке не стал. И мы дружили, вернее, любили друг друга между проверками притонов и кинотеатров, погонями за мелкими хулиганами и учебой в институтах.

Катерина взглянула на часы:

– Пора вставать, скоро твой отец придет.

Мы оделись. Отец действительно появился вскоре, неся две только что купленные курицы, какие-то банки консервов и овощи.

"Цыпленок табака" удался на славу. Одного цыпленка мы уничтожили, второго отец упаковал в фольгу мне с собой, и около трех часов ночи, собираясь уже выйти из дома, мы услышали громкие голоса у двери, и следом раздался звонок в дверь. На пороге стояли мои друзья из оперотряда. Рядом с Климом стоял два "Чука" и еще пара ребят с которыми мы ходили в рейды:

– Что? Не ждали? – рожа Клима расплывалась в улыбке от уха до уха.

Этот невысокий и широколицый парень делал все возможное, чтобы отмазаться от армии. В милиции об этом не знали, или не интересовались, но Илья Климентьев был внештатным сотрудником ОБХСС, так же как и я, и, конечно же, попал в оперотряд вместо студенческого колхоза. Мы с Климом были очень дружны. Он рассказывал мне о своих приключениях, о том, как он постоянно клеил девчонок и в институте, и на улице. Его широкая физиономия располагала к себе, не давая сомневаться в искренности намерений, честности и порядочности.

Ребята только что окончили ночной рейд и, даже не сдав рации, пришли, чтобы проводить в армию.

Веселой компанией, громко разговаривая и смеясь, мы отправились в военкомат по еще не вымытым уборочными машинами мостовым.

Около военкомата был только прапорщик. Он был ужасно недоволен, что ему приходиться отправлять кого-то в такую рань, но это были издержки его работы, и он терпел, бурча себе под нос:

– А где остальные? А эти чего с тобой приперлись?

В этот момент Клим, весельчак и балагур, все так же улыбаясь, повернулся ко мне и спросил:

– А чего это прапор хамит? И спиртным от него несет. Давай мы сейчас проверим документы, задержим его суток на пятнадцать, и ты пару недель еще погуляешь?

Его улыбка была так естественна, а вид "чуков" настолько серьезным, что прапорщик залепетал:

– Да я только вечером, чуть-чуть. Да ладно вам…

– Кончай человека пугать, – остановил я Клима, обнимая подругу и подмигивая остальным друзьям, – вон и братья по оружию пришли.

Рядом с дверью военкомата стояли еще три короткостриженых паренька. На одного я обратил внимание. Типично еврейская внешность.

Его провожали мама, бабушка и девушка.

– В автобус, давайте в автобус, – торопил нас прапорщик, – мы опаздываем.

Куда мы опаздывали, было непонятно, но все, расцеловавшись и обнявшись напоследок, расселись на отдельные лавки небольшого

Львовского автобуса.

Клим корчил рожи, делая вид, что размазывает слезы по щекам, махал руками, сцепленными в замок над головой. Утыкался в крепкое плечо Туплейчука, сотрясая спину якобы страшными рыданиями, и всхлипывал: "На кого ты нас покидаешь?"

– Давай, поехали, – скомандовал прапорщик и перепроверил наши папки.

Автобус тронулся, мы махали руками в окно. Мама еврейского мальчика утирала слезу. Клим корчил рожи. Автобус свернул за угол и побежал по пустынным утренним улицам в направлении авиагородка.

ЛИАЗик бежал около часа и, вкатившись на территорию перед большим ангаром, остановился напротив входа. Нас привели в огромное помещение, где сопровождавший нас прапорщик, передав документы капитану, заговорщицки сказал:

– Из этих.

Капитан буркнул:

– Угу, – и, положив документы в общую стопку, обратился к нам:

– Садитесь в зале, вас вызовут.

– Вы поняли, товарищ капитан, эти…

– Разберемся, прапорщик. Не беспокойтесь. Разберемся.

Вызывать нас никто не собирался. Между рядами ходил какой-то старший прапорщик и, покрикивая, дергал за волосы тех, кто казался ему длинноволосым, посылая их стричься. Стрижка стоила рубль, что не воодушевляло призывников, но прапорщик был настойчив и боек.