Лариса Гармаш - Лу Саломе

Задержимся на этом образе: его неоднозначность не сразу бросается в глаза. Волшебство бриллианта — в его сияющей "отзывчивости" на каждый луч света, коснувшийся его поверхности. То же самое происходило с лучами духовного света, направленными собеседником на Лу. Каждый посыл возвращался удесятеренным снопом почти режущего глаз сияния. Но эту неправдоподобную ослепительность бриллиант искупает своей невидимостью в темноте. В отсутствие источника света он просто перестает существовать. Осознавала ли Лу эту опасность? Свою зависимость от чужого света? Зависимость, которая будет длиться до тех пор, пока она не откроет в себе внутренний источник света.

В том же письме Бидерман делится с фрау Саломе опасением, что дочь ее живет в интеллектуальной атмосфере мужчин, которые незнакомы ему лично, но, по его мнению, очень чужды ее духовной природе, — настолько чужды, что их влияние на нее должно бы его беспокоить. И все же достаточно было Лу прийти по его приглашению (хотя и с многомесячным опозданием), чтобы беседа с ней развеяла опасения относительно ее внушаемости или подверженности чуждым влияниям. Профессор был вновь очарован ее "необыкновеной духовной энергией", обрадован "твердостью намерений и самостоятельностью духа".

Противоречивые же настроения самой Лу, наконец эмансипировавшейся от всякой опеки и стоящей на пороге рискованных приключений духа, пожалуй, точнее всего можно было бы передать поэтическим парафразом Франсуа Вийона:

"Она — воплощенная философия Ницше", — говорили современники. "Как искусно она использует максимы Фрица, чтобы связать ему руки! Надо отдать ей должное — она действительно ходячая философия моего брата", — с досадой признавала ненавидевшая ее Элизабет Ферстер-Ницше.

Исследователи предполагают, что именно Лу была прообразом Заратустры. Если это так, то не значит ли это, что именно двадцатилетняя Лу оказалась тем идеалом "совершенного друга", о котором всю жизнь мечтал Ницше, — того, кто исполнен бесстрашия всегда быть собой и стремления стать "тем, что он есть". Сам Ницше после мучительного разрыва с ней говорил, что Лу — это "воплощение совершенного зла". Кто знает? Ведь в некоторых головах уже мелькала мысль, что наиболее тонким воплощением идеи Люцифера могла бы стать абсолютно духовная женщина — полностью освободившаяся от всяких проявлений женской душевности…

Как бы то ни было, после разрыва, на вершине отчаяния, всего за десять дней Ницше создает первую часть "Так говорил Заратустра", рожденную, по словам его давнего друга Петера Гаста, "из его иллюзий о Лу… И именно Лу вознесла его на гималайскую высоту чувства".

Сам Ницше писал, что "вряд ли когда-либо между людьми существовала большая философская открытость", чем между ним и Лу.

Они встретились под апрельским небом вечного города в 1882 году. Фрау Саломе привезла дочь в Рим, не столько следуя программе ее интеллектуальных исканий, сколько для поправки ее здоровья. У Лу, как помнит читатель, были слабые легкие, и любое нервное потрясение вызывало у нее легочное кровотечение. Последним таким потрясением, всерьез напугавшим близких, была, естественно, история с пастором Гийо, сопровождавшаяся ссорой с матерью и отказом от конфирмации.

Судьбоносное знакомство произошло с легкой руки Мальвиды фон Мейзенбух. Это была женщина редкой доброты, гений филантропии, неустанный поборник освобождения женщин и близкий друг Герцена. Она была его многолетним корреспондентом, воспитывала его дочь Наталью и подолгу жила в его доме в Лондоне. Герцену она казалась "необыкновенно умной, очень образованной и… пребезобразной собой".

В Ницше эта убежденная идеалистка принимала неустанное участие; так же деятельно она любила его лучшего друга той поры философа Пауля Рэ. К описываемому моменту возраст этой дружбы перевалил уже за восьмилетний рубеж, и такой отшельник, как Ницше, сознавался, что "изнемогает от досады", когда не может "десять раз на дню" обсуждать с Рэ "судьбы человечества". Друзья совместно вынашивали идею "светского монастыря" — некоего духовного цетра, который бы собрал и сблизил лучшие европейские умы. Среди романтической природы Сорренто Ницше и Рэ облюбовали уголки и гроты, где учителя и их воспитанники могли бы, по примеру перипатетиков, вести свои ученые беседы. M-lle Мейзенбух была воодушевлена этим планом не меньше друзей и предложила рассматривать свой салон как временный филиал монастыря.