Илья Штемлер: Звонок в пустую квартиру

Спорадически, нерегулярно, приурочиваясь к какому-нибудь событию, в основном это были школьные, а затем и студенческие вечера, во мне пробуждалась муза. Будило музу мое неуемное честолюбие и, отчасти, шалопайство. О, студенческие вечера! Традиционный осенне-весенний парад, в котором каждый факультет пытался перещеголять друг друга. Особенно ярились энергетики, выдумщики и острословы, их факультет считался элитарным — троечникам стипендию не давали. Не то что на нефтепромысловом или на моем, геологическом. Дни выдачи стипендии помечались красным цветом в календаре. Запах денег пьянил, пробуждал сознание независимости, одного из самых обманчивых заблуждений.

Впервые деньги я заработал в возрасте четырнадцати лет. Моя неукротимая бабушка купила мне аккордеон. Немецкий, трофейный. В то время многие возвращались с войны, нагруженные всяким трофейным барахлом. Везли целые состояния, набивая добром товарные вагоны. Военный комендант нашего района — его жена дружила с моей мамой — всю войну отсиживался в тыловом Баку. Когда война закончилась, он отправился в Берлин и вывез оттуда дворец какого-то немецкого барона. Подчистую. Даже паркет привез…

Бабушка купила у него аккордеон. Маленький, перламутровый, двухоктавный «Маэстрошпиль». Три летних месяца — утром и вечером — звуками гимна я сопровождал подъем и спуск флага в пионерском лагере, затерянном среди виноградников Апшеронского полуострова. Несколько десятков заспанных мальчишек и девчонок с красными галстуками на тощих шеях славили Великий Советский Союз, наблюдая, как ленивая бурая тряпка нехотя ползет по кривой мачте. Играл я и песни, и «Лезгинку» с «Барыней». И даже, кто бы мог подумать, мелодии из популярного фильма «Джорж из Динки-джаза». У девочек-пионерок плавали глаза, я это видел и ярился еще больше, растягивая меха своего перламутрового искусителя до предела объятия тощих мальчишеских рук. Это были звездные минуты моего отрочества…

Музыкальные мои «кунштюки» оценивались в четыреста рублей. Дабы полнее воспользоваться итогами Второй мировой войны, бабушка потратила мои деньги на покупку другой военной добычи. Мне купили трофейный костюм. Настоящий мужской костюм, благо я был мальчик рослый. Первый в моей жизни костюм из толстого серого сукна с острыми лацканами и брюками неимоверной ширины — моды времен прихода Гитлера к власти и, кстати, года моего рождения…

Так что деньги — штука полезная. И помеченный в календаре день выдачи стипендии встречался с ликованием. А однажды — только подумать! — я стоял на грани получения повышенной стипендии. После первого семестра! Дело было так. Не знаю почему — то ли благодаря нахальству, что источали глаза, то ли по уверенности телодвижений, — но меня назначили старостой группы. И профессор Беленький на экзамене по химии влепил мне пятерку. Возможно, я и впрямь сносно отвечал, а возможно, подыграла моя должность — профессор был человек осмотрительный, прошел школу тридцатых—сороковых годов, он помнил, что в начальство выдвигают людей значительных. Словом, я оказался отличником. В деканате радостно лопотали, что я — кандидат на повышенную стипендию! Каков же был конфуз, когда следующий экзамен по начертательной геометрии я едва вытянул на трояк. Профессор Пузыревский лишен был осмотрительности и оценивал знания по номиналу… А вскоре меня лишили и должности старосты. Из-за пустяка! Я застукал одно Важное Лицо факультета с одной из студенток на диване в его кабинете. Время было позднее, и я после репетиции решил отнести в кабинет Важного Лица казенный аккордеон. Если бы они заперли дверь кабинета изнутри, я бы так и остался старостой. Представляю свой идиотский вид с аккордеоном при виде Важного Лица, потерявшего бдительность под натиском любовного экстаза.

— Ты кто?! — прорычало Лицо (а точнее, зад), сползая в сутемь подле дивана.

Я представился. И, как мне кажется, достаточно галантно. Тональность моего голоса обещала хранить тайну.

— Вон! — крикнуло Лицо (а возможно, зад). — Надо стучаться!

Я выскочил из кабинета уже бывшим старостой, понимая, что желание хвастануть увиденным может обернуться для меня и статусом бывшего студента. Человек чести, я поклялся унести тайну в могилу, но не выдержал искушения, доверив ее этим запискам. Впрочем, возможно, отстранению меня от должности старосты послужил какой-нибудь другой общественный проступок, я был достаточно живой молодой человек, несмотря на пониженную температуру тела…